Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина

«Речь хороша, если мысль четко выражена» («Лунь юй», 15.40). Когда язык становится слишком цветистым, а бескрайние разглагольствования и мудреная терминология затмевают суть того, что говорится, в коммуникации возникают осложнения, которые могут повредить репутации благородного мужа. Согласно категоричному убеждению Конфуция, носителей власти оценивают исходя из языка, каким они пользуются. Как замечает один из его учеников, «нужно быть осторожнее в своих словах. За одно слово благородного мужа считают мудрым или глупцом» («Лунь юй», 19.25). Столь же тщательно нужно оценивать язык других: «Благородный муж выдвигает людей не за их слова, но он и не отбрасывает [хорошие] слова, если они сказаны [недостойным] человеком» («Лунь юй», 15.22). Дистанция между речами и делами может стать такой, что слова окажутся пустыми — им больше нельзя будет доверять. Между тем слова должны обозначать дела, а дела должны соответствовать словам. Правильное использование имен и названий необходимо для фиксации четких ролевых ожиданий в сообществах: мы рассчитываем, что те, кого называют учителями, будут учить нас, а те, кого именуют солдатами, будут сражаться за нас. Отсюда вытекает наше критическое отношение к тем, кто отправляет учителей на поле боя, а солдат посылает в классы. Если называть свою подружку женой, а жену подружкой, то могут возникнуть проблемы. Таким образом, эффективное управление основывается на правильном использовании имен. Имена не просто ярлыки: это функции. Они отмечают социальные и политические различия: называя кого-то отцом, мы имплицитно требуем от этого человека вести себя по-отечески. То есть когда правителя называют «отцом народа» — это не честь, а ответственность.

В Китае была группа философов, которая размышляла о языке и взаимосвязи между словами и вещами на уровне абстрактного теоретизирования. Их условно объединяли под вывеской «школы имен» (мин цзя); кроме того, они известны как «софисты» или «диалектики». Первейшим предметом их интереса было выяснение того, может ли язык репрезентировать реальность и если да, то как он это делает. Самые видные представители этой школы — Гунсунь Лун (ок. 325–250 гг. до н. э.) и Хуэй Ши (Хуэй-цзы, ок. 370–300 гг. до н. э.). Идеи первого дошли до нас в тексте, известном как «Гунсунь Лун-цзы». Хуэй Ши появляется в диалогах и отрывках других текстов, причем часто выступая собеседником Чжуан-цзы. Опираясь на конфуцианский тезис о том, что одно имя должно обозначать только одну вещь, Гунсунь Лун прославился высказыванием «белая лошадь — не лошадь» (ибо «лошадь» и «белизна», форма и цвет — две разные вещи). Хуэй Ши известен своим набором из десяти парадоксов, напоминающих апории Зенона (например: «солнце в одно и то же время и находится в зените, и заходит»; «всякое живое существо одновременно и живет, и умирает»). Вопросы эпистемологии — теории познания — фигурировали также в повестке поздних моистов, оставивших серию дискуссий и ряд логических загадок, которые сохранились в шести главах дошедшей до нас версии трактата «Мо-цзы». Впрочем, теоретические забавы местных софистов не получили широкого признания в китайской философской традиции. Сюнь-цзы выносит им следующий вердикт: «Хотя их [высказывания] и содержат глубокие исследования, однако они не нужны [людям]; хотя [они] искусны в споре, однако спор их бесполезен; хотя они тратят [на эти споры] много сил, однако результат [от них] небольшой; [их учение] не может составить основу для управления государством» («Сюнь-цзы», 6.6)[52]. Теории, не приносящие практической пользы, споры ради споров — это пустое времяпрепровождение, не подобающее конфуцианскому благородному мужу.

Но как все-таки обстоит дело с самими словами? Откуда берется качественный и функциональный язык? Конфуцианский философ Сюнь-цзы предлагает свои размышления по этому поводу. Слова, признает он, произвольны; это не более чем конвенции — по сути своей они ничего не представляют: