Китайская пейзажная лирика III-XIV вв.

Что ж, это действительно так. Однако обильная опасностями и не слишком богатая радостями жизнь рождала поэзию удивительной внутренней силы и строгой классической красоты. Прекрасные стихи «о горах и водах», «о садах и полях» создавались даже в самые трагические периоды китайской истории именно потому, что они не были простым пейзажем, а несли в себе дух неспокойного времени, мысли и чувства страдающего человека. Что же до экзотики, то и она сама зачастую шла от действительности — просто мы такую действительность недостаточно знаем. В конце концов поражающая при первом знакомстве розово-голубая палитра Рериха взята у закатов и сумерек Алтая и Гималаев, странные позы, в которых мы видим самураев на картинах японских художников, заимствованы из повседневно практиковавшегося искусства борьбы. Удивительные столбообразные горы, выходящие из клубящихся облаков, и причудливо изогнутые сосны, останавливающие взгляд в классическом китайском пейзаже, действительно существовали и существуют в Китае. Экзотика рождена реальностью, а реальность формировала восприятие художника точно так же, как это восприятие формировало потом идеальную реальность...

Наш небольшой сборник охватывает более чем тысячу лет истории Китайской поэзии. Если забыть об ограничительном термине «пейзажная лирика», то перед нами поэзия всего средневековья в том смысле, что древность уже умерла, а голоса нового времени еще не было слышно. Самый ранний поэт сборника, Лю Чжэнь (170(?)-217 гг.), жил и творил еще в последние годы ханьской империи, когда-то бывшей по своему «многолюдью» и могуществу равной империи Римской. Позднее его собратья «по кисти» уже стали свидетелями эпохи безвременья, именовавшейся периодом Шести династий, когда раздробленный Китай подпадал под власть чужеземцев, а население его порой сокращалось во много раз. Безвременье сменилось расцветом при династиях Тан (VII-IX вв.) и Сун (X-XII вв.), а расцвет — все усиливающимся натиском северных кочевых племен, постепенно оттеснявших китайскую империю на юг, периодом войн и потрясений. Завершают наш сборник авторы арий-саньцюй, жившие уже при монгольском, владычестве, в империи, созданной грозным Чингисханом (ок. 1155-1227 гг.) и его внуком Хубилаем (1215-1294 гг.).

Итак, на протяжении этих одиннадцати веков падения и взлеты в истории китайского государства сменяли друг друга, но жизнь поэзии никогда не прекращалась. Она была исполнена силы и страдания во времена Троецарствия, блистала россыпью бесчисленных талантов при «Южных» и «Северных» династиях, достигла удивительной глубины и выразительности в эпохи Тан и Сун и, быть может, лишь немного потускнела в период монгольского владычества, обретя, однако, новые оттенки.

Что очень важно при этом — нить традиции в китайской поэзии, да и в культуре вообще, никогда не прерывалась. На Западе эти одиннадцать столетий ознаменовались великим переселением народов и победой христианства над язычеством, выходом на историческую арену и распространением ислама. В ближайшем будущем Европе предстояло пережить инквизицию, Реформацию, открытие целого Нового света... В Китае же буддизм, проникший туда еще в I веке, достаточно мирно сосуществовал с двумя исконно китайскими учениями: конфуцианством и даосизмом, подчас создавая с последним удивительный по своей синкретичности сплав. Ни одна другая из проникавших в Китай чужеродных религий — манихейство, несторианство, мусульманство — не оказала заметного влияния на его духовную жизнь. Сравнительно малочисленные завоеватели-кочевники, которым время от времени покорялся Китай, обескровленные собственными победами, довольно быстро переплавлялись в его мощном этническом котле, а их китаизированные потомки воспринимали более высокую культуру побежденных. Конечно, и в китайской поэзии совершались медленные перемены, одни качества и свойства отходили как бы на задний план и заслонялись долгими. Однако никогда не рушилась основная система ценностей; ничто не уничтожалось совершенно, и очень мало что терялось — китайский поэт всегда ощущал себя наследником всех прежних поколений, и при безусловном наличии собственных вкусов и пристрастий это обстоятельство позволяло ему чувствовать некую опору в вечно меняющемся мире, где поэзия оставалась непреходящей ценностью. Впрочем, и сами перемены, потрясавшие средневековый Китай, не затрагивали основ человеческого бытия — события могли быть великими и ужасными, но мир оставался незыблемым и в своей изменчивости, ибо практически не менялся взгляд на него и очень медленно менялись сами люди.