Китайские дети - маленькие солдатики

– Простого ответа «да» или «нет» я не дам. Можно обсуждать те или иные отдельные недоработки властей, например ужасное городское планирование Пекина, наши автомобильные пробки и кошмарное обслуживание.

– А коррупцию?

– Коррупцию обсуждать можно. Это запросто, – подтвердил Кан.

– Уверены? – переспросила я. Меня это удивило, зато объяснило увиденное на занятии по политологии.

Кан уточнил:

– Нельзя сомневаться в легитимности китайской Коммунистической партии. Этого следует избегать. Но можно обсуждать причины коррупции – например, недостаток сдержек и противовесов власти.

– Как вам удается понимать, где проводить черту?

Тут он от души расхохотался, дернул головой вправо.

– Я же китаец. Я знаю. Этому учит история. Культурная революция была темным временем, и Китай усвоил урок. – То была неудачная попытка Мао Цзэдуна придушить капитализм и традиционализм в китайском обществе и сделать маоизм ключевой философией; эта кампания привела к гонениям миллионов людей.

Один исследователь из Гарварда подтвердил заключения Кана о дозволенных речах: Гэри Кинг проанализировал почти одиннадцать миллионов публикаций в соцсетях и обнаружил, что именно призывы к действию – а не выбор тем – Пекин более всего склонен подавлять. «Слова сами по себе разрешены, сколь угодно критические и ядовитые, – писал Кинг. – Но любое упоминание совместных действий – любого крупного сборища, не организуемого правительством, хоть мирного, хоть протестного, – подлежит мгновенной цензуре».

Недавно президент Си Цзиньпин завинтил гайки в академической науке – эту инициативу один исследователь уподобил «маленькой культурной революции», – а также сузил каналы, по которым в Китай поступает содержание западных программ обучения, на всех уровнях образования.

Я спросила у учителя Кана о все более суровой хватке Партии.

– Издержки неизбежны, – признал он, но добавил, что Китаю на текущей стадии его развития авторитарное правительство необходимо. – Гражданское общество еще не сформировалось. Строить в Китае демократию нерационально попросту потому, что демократия – это более высокий уровень развития.

Мой китайский приятель Дарси, более того, считал, что двухпартийная система неэффективна.

– Когда партия одна, можно воплощать ее инициативы, – сказал Дарси, уверенно кивая. – В Америке демократы, допустим, хотят запретить хранение оружия, и вся страна бы запретила это. Но республиканцы возражают, и запрет не протащишь. В Китае партия одна. Она может делать что хочет. – В других наших разговорах Дарси намекал на разницу между публичной и частной личиной, однако в отношении однопартийной системы был совершенно неколебим.

У Аманды подход оказался столь же практичный. Ей как ведущему организатору Модели ООН в Китае сказали, какие темы обсуждать нельзя:

– Тайвань и Тибет, выборы в Гонконге, расовые вопросы ЮАР и конфликт между Ираном и Израилем. Наш директор говорит, это обсуждать нельзя.

Я была ошарашена. Ожидала гнева или по крайней мере какого-то недовольства от того, что Аманде навязывают запреты.

– Так ведь цель Модели ООН – укреплять свободу мышления у следующего поколения юных лидеров, – подначила я. – А вы говорите о прямой цензуре тем обсуждений в деятельности, направленной на… обсуждение мировых проблем!

Аманда пожала плечами.

– Куда нам сопротивляться цензуре, это роскошь Запада. Вы забываете, что Китай – все еще развивающаяся страна, мы по-прежнему сосредоточены на том, чтобы у всех было вдосталь еды, кров и образование.

Углядев у меня во взгляде оторопь, Аманда поставила меня на место одним своим наблюдением, сделанным во время учебы в Соединенных Штатах.

– У американцев есть эта иллюзия свободы и демократии, – сказала она, – но Конституцию создали отцы-основатели. Элитарная группа, контролируемая меньшинством.

Не поспоришь.

– Америка – не истинная демократия, это элитизм, – заявила она. – Если внушать людям, что это демократия, у них возникает иллюзия, будто надежда есть. В этом разница между китайцами и американцами: у китайцев нет настоящей надежды, и они поэтому сосредоточены на своих личных делах.

С этими словами она убежденно уставилась в свой кофе.

Тут наша дискуссия и завершилась.

* * *

Как-то раз я услышала, как Рэйни поет: «Я маленький солдатик, я каждый день в строю», – на мандарине, а сам он при этом маршировал по коридору. С отмашкой, задирая колени к потолку.

Ружье фанерное беру, стреляю: бух-бух-бух!
Веду я канонерку, палю: трата-та-та!

На слове «ружье» Рэйни схватился левой рукой за правый локоть и склонился вперед. Правая рука у него стала ружьем, словно он пехотинец, стережет, не начнется ли вражеская пальба.

Скачу кавалеристом, вперед, вперед, вперед!
Я маленький солдатик, я каждый день в строю.
Раз-два, раз-два, все шагом марш!
ВСЕ… ШАГОМ… МАРШ!