Китайские дети - маленькие солдатики

На следующей неделе Рэйни рисовал у окна синими и золотыми фломастерами. Я заглянула ему через плечо. Он делал набросок некоего величественного, многоуровневого монумента. Несколько десятков полицейских окружали нарисованную площадь, головы – овалы поверх коренастых тел, тонкие палочки – руки и ноги. Квадратные военные фуражки поверх каждого овала.

– Что это, Рэйни? – спросила я, махнув рукой над рисунком.

– Ты не узнаешь Тяньаньмэнь? – переспросил он совершенно изумленно. Я вгляделась в картинку. Посередине строения он разместил портрет человека без волос – овал лица, две точки глаз и рот с направленными вверх уголками. – А это кто? – спросила я, тыкая в мужчину и полагая, что ответ мне уже известен.

– Это Мао! – сказал Рэйни.

Когда большинство людей с Запада слышит «Тяньаньмэнь», они вспоминают 1989 год, одинокого танкиста, студенческое демократическое движение и массовое убийство протестовавших на площади, санкционированное правительством.

Мой четырехлетний сын – другое дело. Для Рэйни Мао Цзэдун был улыбающейся головой-яйцом, а площадь – памятником китайскому величию.

– Что учительницы рассказывали про Тяньаньмэнь, Рэйни?

– Это такое место в Пекине, – сказал он.

– А еще что? – продолжила я.

Но воспоминания Рэйни на этом истощились.

Разумеется, учителя ничего не рассказывали о важности этого места для мировой истории демократического движения, о лютой бойне. Это событие привлекло внимание всего мира к китайской ситуации с правами человека, а студенческая демонстрация могла изменить историю – разжечь восстание против правящей партии. Но учителя обо всем этом не рассказали. Ни один учитель в Китае не отважится рассуждать на эту тему, и, более того, они даже не станут называть истинный день, месяц и год этого события.

Учительница Рэйни, вероятно, сказала, что площадь Тяньаньмэнь – мемориал Мао Цзэдуна или его гражданского долга, то есть дань стране, народу, труду, науке и социализму.

Я глянула на рисунок сына и интуитивно почуяла: каким бы ни было желание Пекина реформировать образование, ключевая цель его не изменится еще многие годы – если не десятилетия. От этого зависит сохранение – легитимация – Коммунистической партии.

Я всмотрелась в полицейских на картинке и заметила угловатые темные штучки, подрисованные некоторым вместо рук.

Рэйни нарисовал половину человечков с оружием в руках.

8. Сто дней до сессии

Я побывал в двадцати с лишним странах по всему миру, и ни в одной из них нет такого отставания, как в Китае. Столетнего отставания в экономике, идеологии и мышлении.

Чжоу Нянь Ли, профессор педагогики в Восточно-китайском педагогическом университете

В свободное от футбола и изучения китайских иероглифов время Рэйни любит рисовать.

За синим детским столиком под окном у нас в гостиной все самое дорогое для моего сына воплощается на бумаге: подарки на день рождения, перевязанные бантами, свиные пельмени, ушастый окунь, пойманный на озерах Миннесоты, Мао Цзэдун и полиция на площади Тяньаньмэнь.

Как-то раз вечером Рэйни старательно выводил толстую одиночную черную кривую, принявшую вид нелетающей птицы.

– Кто это, Рэйни? – спросила я.

– Это Китай, – сказал он уверенно, продолжая возить фломастером.

– Это разве не петушок? – не отставала я.

– Нет. Это Китай, – сказал он, рисуя дальше.

Китай у Рэйни очень походил на петуха. Я пристально наблюдала, как на бумаге проступает воображение моего сына. Петух у него упитанный, спесивая грудь колесом, голова и гребешок вдаются в Россию, изогнутая спина огибает Монголию, а воображаемые ноги попирают где-то Южно-Китайское море. Столица Пекин – на восточном краю ближе к морю, в самом горле птицы, удачно расположенная так, чтобы крепкой хваткой держать все остальное тело. Я рассеянно потыкала пальцем в это средоточие власти.

– А где Шанхай, мам? – спросил Рэйни.

– Вот тут. Мы живем вот здесь, – сказала я и провела пальцем на юг вдоль береговой линии – Шанхай размещался на выступе гордой, надутой петушиной груди. Подходящее место для престижного китайского города небоскребов.

– А аи откуда? – спросил Рэйни, вспомнив, что наша няня прыгнула в поезд на каникулах и укатила далеко-далеко повидать семью.

– Из провинции Цзянсу, – ответила я, показывая пальцем на север от Шанхая, в шею петуху.

Мы с Рэйни, не сговариваясь, поглядели на запад, вдоль тела птицы, на просторы земли у границ с Индией, Пакистаном, Казахстаном, Кыргызстаном, Таджикистаном и Непалом.

– А тут что? – спросил Рэйни, укладывая ладонь плашмя на листок.