Китовый ус

— Садитесь, — Сергей помог ему сесть на землю, прислонил голову к стволу сосны. — Я сейчас за машиной…

— Кисет, — попросил генерал.

Сергей вложил кисет в руку и почувствовал, как Митрошин цепко взял его и стал засовывать в карман кителя.

Когда они примчались сюда на машине, Митрошин шел им навстречу и улыбался.

— В Харьков, председатель, в аэропорт, — попросил Митрошин, продолжая вымученно улыбаться. — Если, конечно, не хотите получить со мной очень больших хлопот.

Петро Иванович, поглядывая с опаской на соседа, погнал машину в обратный путь. Генерал сидел с закрытыми глазами, видно было, что ему очень трудно, что его жизнь на волоске, но он крепился, держался бледной сухой рукой за скобу. Ему было так трудно, что он, зная, когда ему умирать, зная, сколько ему отпущено времени, стал сомневаться в расчетах врачей. Ему не хотелось обременять собой здешних хозяев и портить им праздник.

В Ясном Митрошин попросил остановить машину.

— Выходите, капитан. Спасибо, — сказал он Сергею и подал ему холодную влажную руку. — Выходите, выходите — вас такая прелестная жена ждет… А вы по моей милости ее оставили… Желаю стать маршалом… Но главное — за них, если сами не сложите где-нибудь голову, отлюбите, отчувствуйте и отрадуйтесь! Я не могу вам этого приказать, я прошу вас об этом, капитан…

Сергея поразила тоска в генеральских глазах, он вспомнил, что точно так же смотрел на него отец в больнице. Он вылез из машины и взял под козырек:

— Есть, товарищ генерал!

Митрошин поднял на прощание руку, Петро Иванович рванул машину с места, дверца сама захлопнулась. Сергей постоял, пока «уазик» взбирался по косогору, волоча за собой хвост темной пыли. Затем машина скрылась из виду, пыль понемногу начала рассеиваться и оседать.

«…за них, если сами не сложите где-нибудь голову, отлюбите, отчувствуйте и отрадуйтесь!» — повторил он слова Митрошина и взглянул в сторону кладбища. Оттуда, по тропке, спускались двое — бабка Мария и Лена.

ДЛЯ ВЕСЕЛИЯ ДУШИ

На окраине города Изюма на скамеечке в тени под вишнями сидит, опершись на палку, старый человек Роман Павлович Донцов. Живет он у внучки, жизнь у него спокойная, внучка — женщина добрая, заботливая, и накормит, и напоит, и постирает. Было время, Роман Павлович присматривал за правнучатами, но они подросли, отправились в пионерский лагерь. Курей бы ему пасти, что ли, но внучка и их не держит — делать старому совсем нечего. Сиди на скамеечке и гляди на людей, как они живут. И спросу с него никакого и толку ровно столько же. Разве что принесет за день ведро воды от криницы, которая под сосновым лесом, но пока донесет ее — расплещет на две трети. Кости ведь старые, ходуном ходят в шарнирах. Или печку растопит зимой перед приходом внучки и ее мужа с работы, но и за это она ругается: «Смотри, спалишь хату, дед!» В прошлом году решился Роман Павлович помочь собрать вишни — поставил лестницу, стал рвать, а потом почему-то не удержался и упал, сломал руку. Ох и досталось же от внучки! Полгода рука срасталась, полгода Роман Павлович с врачами не расставался. Только и осталось теперь — сидеть на лавочке и смотреть, как по дороге от Цареборисова, по-теперешнему Красного Оскола, идут в Изюм машины или — наоборот — из Изюма в Красный Оскол. Сходить бы старому к друзьям-товарищам, но где они, друзья-товарищи? Все они там, на том свете, один вот Роман Павлович на здешнем девятый десяток держится, и что-то конца-краю не видно. Скоро десятый десяток начнется — зажился, старый, на этом свете, зажился.

Одна радость у Романа Павловича — табачок-крепачок. Сам он его садит, сам сушит, сам рубит и сам курит. Хотела внучка отучить от табачка, подсовывала ему сигареты и папиросы — но они Романа Павловича не берут. «Тогда не кури в хате свой дерун, выходи на улицу», — наказывала она ему, и Роман Павлович в хате не курит. Одна только беда — пока свернут его заскорузлые пальцы цигарку, Роман Павлович под настроение вспомнит в нехорошем словесном окружении и бога-отца, и бога-сына, и бога святого духа, и деву Марию, и всех их боженят. Услышала внучка ненароком беседу со святым семейством и стала стыдить: «Срам какой! Старый, а так матюгается. Пора о спасении души думать, а у тебя вон какие слова на языке. Смотри, правнуков не научи! Да и сам-то забывай поганые эти слова». — «Кхе-кхе, как же их забудешь, когда всю жизнь с ними, — ответил Роман Павлович. — Умру — не буду… Умрешь — разве заматюгаешься…»