Китовый ус

Петро Иванович дал газ, люди расступились, закричали и замахали им вслед.

— Ах, старый пень, — бормотал Дионисий Васильевич. — Хотел людям сказать самое сокровенное, а понес околесицу. Не то, не то ты говорил, Митрошин…

— Отчего же, — возразил ему председатель. — Вы говорили о самом главном, о самом важном. Люди почувствовали это…

— Не утешайте, председатель. Разучился я говорить, потерял квалификацию. Все вокруг да около, навертел три короба, а сути не сказал! Может, и сказал, да не так…

Петро Иванович на большой скорости проскочил Ясный — опасался, как бы генерал не попросил остановить возле бывшей школы. Митрошин понял его уловку, взглянул на него колюче и нахохлился.

— Как после тяжелых боев вид, — пробормотал он. — Это же надо — в мирное время так разрушить населенный пункт.

— Неперспективное селение, Дионисий Васильевич, — мягко объяснил председатель. — Может, поторопились, да что теперь делать…

— Неперспективное? Разрушать все мастера, вот только строить труднее. Место ведь — куда там хваленой Швейцарии. Да-а, наши предки не дураки были, знали, где селиться. Они и слов таких ученых не знали — неперспективное… Я ведь не всю жизнь был генералом, сам-то из тверских крестьян. Моя родная деревенька тоже стала неперспективной…

— Это все наш предыдущий голова попереду батька в пекло норовил, — вмешался в разговор Сдобрымутром и подмигнул сидевшему рядом Сергею, мол, сейчас я вам объясню по всем правилам. — Он был у нас передовее всех передовых, Дионисий Васильевич. Послушаешь его, бывало, и подумаешь: да он ведь краснее нашего красного знамени по убеждениям. А на самом деле, извините, — дурак. Расскажу вам, кстати, байку о нем… Работал он по соседству с нами в производственном управлении сельского хозяйства. Это когда вместо райкомов партии парткомы производственных управлений были. Выехал он как-то в посевную на машине покомандовать. Сильно любил он это дело — командовать. Едет и командует. Даст нагоняй — и дальше. А в управление входило тогда несколько районов — прямо-таки стратегический простор для такого командира. И вот подъезжает он к какому-то трактору и на тракториста: почему, сякой-такой, стоишь? Закончил, отвечает тракторист, работу. Как закончил? А вот так, отвечает механизатор, отсеялись. Какой колхоз? «Знамя», отвечает тракторист. Как, разве «Знамя» завершило посевную? Да у вас на вчерашнее число только шестьдесят процентов плана было! Где председатель?! И тут-то называет он фамилию председателя… Тогда тракторист поднимается, берет с руки гаечный ключ и на Айдарова: «Так вот ты откуда! Приехал порядки наводить не только в другую область, но и в другую союзную республику! Катись к себе командовать!»

Митрошин от смеха закашлялся, а Петро Иванович недоверчиво спросил:

— Иван Матвеевич, а ведь опять придумал?

— Разве такое придумаешь, Петро Иванович? Это мне бывший его водитель рассказывал, когда я, так сказать, славный путь Айдарова по поручению партбюро изучал. Водителя, конечно, он за то, что завез в другую республику, выгнал…

Въехали в густой осинник — он поднялся после войны, проскочили лужок со старыми, кряжистыми вербами, слева открылся Донец, взяли правее и выше — к сосновому бору. Как только он начался, Петро Иванович поехал совсем тихо — на краю и стояла когда-то батарея капитана Митрошина.

— Пожалуйста, остановите, — попросил генерал — пошли старые редкие сосны, и стали заметны следы бывших траншей.

— Дальше я пойду один, — попросил он, а затем, подумав, сказал: — Нет, с капитаном.

Шагов через пятьдесят признался Сергею:

— Переволновался я, боюсь свалиться. Я ведь из госпиталя сбежал: врачи запрещали ехать. А у меня уже не будет другой возможности. Вот так-то, голубчик…

По лицу генерала крупными каплями катился пот. Сергей взял его под руку, предложил:

— Отдохните, пожалуйста, присядьте на пенек.

— Нет, капитан, отдохну после. Тут осталось несколько метров. Вот ход сообщения, а вот, возле этой сосны, должна быть выемка покрупнее. Да вот и она…

Митрошин прислонился спиной к сосне и, вытирая пот, рассказывал:

— Вот здесь я с Валерием и расстался. Приехал сообщить о гибели его матери, моей жены, она была военврачом на Ленинградском фронте, но, зная, что Валерию завтра в бой, не сказал. Только попросил вот здесь, — генерал помолчал, — беречь себя. Вечером следующего дня примчался в этот полк — чувствовало сердце беду. Из батареи остались только два человека, да и те в госпитале были. Они ничего не сказали. Не видели… Возьмите, капитан, вот эту штуку, — Митрошин вытащил из кармана старый, наверно, еще фронтовой кисет, — и наберите, пожалуйста, со дна земли. Знаете, у меня белокровие, на лафет скоро, если, конечно, удостоят такой чести…

Сергей опустился на дно бывшего блиндажа, снял слой сопревшей хвои, взял горсть темного, мокрого песка и высыпал в кисет. Поднял голову — Митрошин стоял возле сосны с закрытыми глазами, губы его посинели.

— Товарищ генерал, вам плохо? — подскочил к нему Сергей.

— Да уж не очень хорошо, — ответил тот.