Китовый ус

Внизу в хуторе зашумела машина. Все подняли головы, прислушиваясь к шуму, бабка Мария даже поднялась, поджидая, пока машина не покажется из-за кустов.

— Из Потаповки едут. Молодцы! — с уверенностью воскликнул Иван Трифонович и посмотрел на Лену, мол, видишь, дочка, какие у нас здесь люди…

Машин было две: председательский «уазик» и грузовая с людьми в кузове. Бабка Мария всплеснула руками — из председательской машины с трудом выбирался генерал, весь в орденах и медалях, с огромным букетом нежно-голубой сирени.

— Господи, Дионисий Васильевич еще на свете мается, — прошептала пораженная бабка Мария. — Сирень-то у нас отцвела, из Москвы, сердечный, вез…

Генерал был очень старый, с седыми мохнатыми бровями, но под ними были совершенно выцветшие, измученные, смертельно уставшие глаза. Председатель колхоза Петро Иванович подскочил к нему, намереваясь поддержать его за руку, генерал вяло, но еще властно показал жестом, мол, оставьте меня, я сам, и пошел к каменному солдату маленькими шажками, немного пошаркивая в наступившей тишине. Проходя мимо бабки Марии и ее соседей, он, узнав их, кивнул им, кивнул и Сергею, который приветствовал его по всей форме. После этого он пошел совсем тихо по усыпанной песком дорожке. Приблизившись к надгробью, снял дрожащей рукой фуражку, сделал еще несколько слабых шагов и стал на негнущихся ногах опускаться на колени. Опустил перед каменным солдатом букет, дотронулся губами до надгробья, закрыл лицо руками, упала у него голова на бетон, и узкие старческие плечи стали вздрагивать…

Какая-то из приехавших женщин не сдержалась и всхлипнула, у Лены защипало глаза, она хотела было подойти к нему и успокоить, но бабка Мария взяла за руку и прошептала:

— Не надо, дочка. Пусть Дионисий Васильевич побудет один. Сын его, должно быть, здесь, один-единственный… Пусть побудет с ним…

3

«Каким же я старым и немощным стал. Четыре твои жизни прожил, Валерий. Я бы их все отдал за твою еще одну, но не судьба… Чувствую и понимаю, сын, — больше не приеду… Старики ведь как живут — дотянул до весны, значит, быть может, лето проживет… Только я до весны дожил, чтобы приехать в День Победы к тебе еще один раз… Я забыл — ведь ты не знаешь, что такое День Победы… Мы победили, Валерий, слышишь, мы победили!.. Поэтому спи спокойно… Прощай, родной мой… И слабость мою прости — стыдно генералам плакать…»

Генерал Митрошин оторвал голову от бетона, поднялся, вытер глаза стыдливо большим мятым платком, надел фуражку, шитую золотом и сверкающую на солнце, а затем повернулся к людям, сгрудившимся возле начала дорожки к братской могиле. Увидев, что генерал возвращается, несколько мужчин метнулись к грузовику, сняли с кузова длинный, грубо сколоченный из свежих досок стол и такие же новые лавки.

— Спасибо, люди добрые, — говорил генерал, пожимая всем руки.

— Дионисий Васильевич, помянуть надо, — сказал председатель колхоза, подводя его к столу.

— Надо, конечно, надо, — согласился Митрошин.

Бабка Мария вполголоса рассказывала Лене:

— Он, говорят, с Лениным не раз виделся… С сыном здесь вместе воевал. Перед наступлением приехал к нему, а наутро, когда бой начался, сын исчез. И никто не видел, как он погиб. Дионисий Васильевич искал его среди мертвых, даже разрешение получил на вскрытие могил — хотел найти его по скрюченному под Сталинградом мизинцу А их-то, могил, здесь… Вот эту, самую большую, не решился тревожить. «Он здесь, — сказал он, — не буду беспокоить павших героев». Первый раз приехал сюда на двадцать лет Победы, потом почти каждый год ездил. Друг у него умер, так он вроде бы на его больной жене женился. Дачу свою продал и деньги отдал на школу. Приехал как-то, а бывший председатель стал Ясный разорять. «Я бы тебя во время войны застрелил бы своей рукой за это», — сказал ему Дионисий Васильевич и уехал. После этого чутка пошла: жена его эта умерла, и он занемог. Подумали: тоже помер, сердечный, а он еще мается, сюда приехал.

К бабке подошел николаевский бригадир Иван Матвеевич Бидаренко, по прозвищу Сдобрымутром:

— Мария, твой орел? — и показал глазами на Сергея.

— Мой, Иван Матвеевич, — с гордостью ответила бабка.

— Дионисий Васильевич к себе его просит.

Сергей подошел к генералу, представился по всей форме.

— Не надо, голубчик, — прервал его Дионисий Васильевич. — Садитесь рядом. Мне, знаете, с вами будет как-то лучше… Доставьте радость старику, не покидайте меня… Мой сын тоже был капитаном, только артиллеристом…

И Митрошин обнял его за плечо, прижал к себе. По левую руку от генерала сел Петро Иванович. Он наклонился к генералу, что-то сказал, тот, соглашаясь, кивнул.