Китовый ус

Следующее, что увидела Лена, заставило ее вздрогнуть — у хаты под высокой грушей не было целой стены, а внутри, возле белой печки, стояла ржавая, старомодная, с панцирной сеткой и никелированными шишечками кровать. В Москве она много раз видела, как сносят дома. Грустно на них было смотреть, но здесь, среди тишины и покоя, на краю молодого сада смотреть прямо с улицы на пустую кровать посреди комнаты было жутковато, и Лена, схватив мужа за руку, потащила его отсюда. Сергей вдруг грубо и зло выругался — она никогда не слышала от него таких слов, вначале возмутилась его выходкой, хотела бросить его и убежать к бабке Марии, но сдержалась, а потом, поняв еще раз состояние мужа, выросшего здесь, простила.

2

На следующий день бабка Мария достала откуда-то плетеную корзину, такую же почерневшую от времени, как и она сама, застлала дно чистым рушником, наложила в нее пирогов, поставила две бутылки вишневой наливки да еще бутылку водки, привезенную гостями, и повела их на кладбище.

— Теперь у народа такой обычай стал — на Победу собираться на погосте. На двадцать пять и на тридцать лет — вот народу было! Наш хутор совсем маленьким стал, перебрался люд на центральную усадьбу. А на Победу сюда все равно приезжают… В войну Ясный восемь раз из рук в руки переходил, полегло здесь наших — страх божий. Ни одной хаты не осталось, в землянках жили, а потом отстроились… А несколько лет назад, председатель наш бывший, Айдаров, силком всех стал переселять в Потаповку. Все уехали на городскую жизнь, а Иван Трифонович, Петро Максимович да я — ни в какую, помирать здесь будем! Так он нам свет обрезал — столбы от фермы валять начал. Тут его как раз и выперли из колхоза, а новый председатель, Петро Иванович, столбы назад поставил… Погода сегодня разлюбезная — должны приехать из Потаповки. Там колхоз обед готовит, столы ставят и поминают, — рассказывала бабка Мария, идя впереди них и часто останавливаясь — кладбище было не близко и туда надо было идти на крутой подъем да еще по старой, давно не езженной дороге.

— Бабушка, давайте я вам помогу, — предложила Лена.

— Что ты, дочка, я сама, сама, — упрямо замахала руками бабка, но Лена, не обращая на это внимания, взяла ее под руку, прижала к себе крохотное, усохшее старушечье тело и повела под гору.

— Вот как быстро пошли, вот как, — радовалась бабка Мария. — И кого это мы догоняем? Кто это впереди нас? Не Иван ли Трифонович шкандыбает с Петром Максимычем? На костылях — это он, Иван Трифонович… Мои друзья-приятели! Перед Первомаем вместе братскую могилу поправляли, и отцову… Принесли они сурику, пирамидку подновили…

Догнали их перед самой вершиной — за ней начиналось кладбище. Иван Трифонович остановился, опершись на костыли, стал поджидать, его спутник, с двумя белыми узелками в руках, тоже повернулся к ним лицом.

— С кем, подружка, идешь? — издалека крикнул Иван Трифонович, как бы ничего еще не зная о бабкиных гостях и прищуриваясь от бившего в глаза солнца. — Никак, с внуком Сергеем?

— С ним, с ним! — с гордостью кричала бабка Мария.

— Радость-то какая у тебя, Мария!

— Да уж не печаль….

— Ну, здравия желаю, товарищ капитан! — с уважением сказал Иван Трифонович Сергею, потому что тот был в форме и, крепко пожимая руку, позвякивал начищенными к случаю медалями. — А эта красавица, значит, твоя жена… Истинно красавица она у тебя, береги, Сережа, ее… Ну, в честь великого праздника и встречи нашей давай-ка сынок, обнимемся…

Он протянул руки к Сергею, обнял его крепко и троекратно поцеловал. Костыли выскользнули из-под рук, упали. Иван Трифонович всхлипнул, громко потянул носом и закивал благодарно головой Лене, которая подала ему костыли. «Постарел», — подумал Сергей, глядя на его ввалившиеся щеки с нездоровым, отдающим желтизной цветом кожи. «И Максимыч сильно сдал, не дышит, а сипит». Тот, почувствовав на себе взгляд, повернулся к Сергею и неожиданно молодо подмигнул.

— Где же ваши бабы? Они забыли, что я сюда тоже иду? А вдруг отобью кого? И не боятся? — спрашивала бабка Мария и смеялась.

— Наши жены — в пушки заряжены, вот где наши жены-ы-ы! — вдруг пропел Иван Трифонович. — Они знают, что мы сюда как самоходки допрем, а назад, извините, Мария Игнатьевна, хоть и сверху спускаться, а помощь, должно быть, потребуется. Приду-ут!

— Вижу, приложились уже так, что и песню хорошую трогаешь, — урезонивала Ивана Трифоновича бабка Мария. — У тебя же, чертяка, печень никудышная! Разве можно с такой пить, а?

— А разве солдату нельзя выпить в этот-то день? Разве она не может потерпеть, печень эта? Она для меня или я — для нее? Должна бы она уже привыкнуть к этому дню…