Китовый ус

В Потаповку Женька поехал, только не от Макарьевского озера, а посидев дома с таким расчетом, чтобы появиться в клубе минут за пятнадцать до конца танцев. Нюрка приветливо улыбнулась, увидев его, подошла к нему сама, поздоровалась, но Женька спросил грубовато:

— Тебя кто-нибудь провожать будет или довезти домой?

— Попрошу кого-нибудь, довезут, — ответила Нюрка.

— Меня Иван Матвеевич попросил съездить за тобой.

— Что-нибудь случилось? — встревожилась она.

— Да нет, просто так.

— Ах, просто так, — протянула она. — Ну, если батько просил, тогда поехали.

Он завел мотоцикл и погнал его с ветерком. Нюрка обхватила Женьку за плечи, и он, почувствовав упругие груди, теплое тело девушки, сбавил скорость, и тогда она сняла руки, взялась за ручку. Женька опять прибавил газу, и Нюрка, обняв его за плечи, крикнула:

— Не гони, скаженный!

Женька послушался, Нюрка не шелохнулась, притихла на его спине, и когда они остановились, она вдруг сама обняла его, поцеловала крепко и, рывком открыв калитку, скрылась в темноте.

Вернувшись домой, Женька стал собирать свои вещи. Мать проснулась, остановилась возле печки, скрестив руки, и молча смотрела на сборы.

— Спи, мам. Разбуди меня, как будешь идти на ферму.

— Разбужу, — тихо чужим голосом ответила мать.

Женька не хотел уезжать днем, когда бы все его видели. Было стыдно почему-то уезжать на виду у всех. Матери он сказал, успокаивая, что ему нужно успеть на работу, она, может, и поверила целебной его выдумке, но спросила:

— Ты скоро приедешь? Или опять ждать через год? — и поджала скривившиеся губы, заморгала часто-часто.

— Приеду, мам, приеду…

В четыре часа утра мать сказала ему:

— Может, батька разбудить, пусть он довезет тебя до трассы?

— Не надо, пусть спит.

Она проводила его до калитки, он поцеловал ее на прощанье и попросил дальше не провожать, а идти на ферму. Мать всплакнула, Женька отвернулся и пошел по дороге. Поднялся на взгорок, памятный ему, и захотелось ему обернуться, посмотреть на Петровку. Обернулся — идет за ним мать и, увидев, что он заметил ее, остановилась виновато. Женька помахал ей рукой, иди, мол, мама, на ферму, до свиданья, сам дойду. Она тоже помахала рукой, но стояла на месте, не уходила. Он не оборачивался больше, знал, что мать продолжает идти за ним. И стало Женьке тяжело уходить, он почувствовал, что нет в нем уже той скорости, которая раньше мчала его от родного угла, что он уже идет как бы по инерции, накатом, как бывает с машиной, когда ее разгонят и выключат двигатель, и что душа остается тут, дома.

ДЕНЬ ПОБЕДЫ НА ХУТОРЕ ЯСНОМ

1

С приездом внука бабка Мария помолодела: бегала шустро по чистенькой, нарядной хате, пекла пироги, готовила другие разные угощения для Сергея и его жены Лены, а поскольку в ее закромах, одиноко доживающей век старушки, было с припасами не густо, она накануне Дня Победы лишила жизни курицу, самую жирную, которая по бабкиным наблюдениям нести яйца совсем разленилась. Бабка спокойно, даже с загадочной торжественностью одним ударом топора отсекла голову пеструшке — жена внука вздрогнула при этом и отвернулась. Непривычная к нашей жизни, подумала бабка, бросая все еще бьющую крыльями птицу в ведро, пожила бы у нас — приловчилась…

В деле они и знакомились — бабке вначале не приглянулась нарядная, холодноватая городская красавица. Насторожили ее светло-голубые джинсы, тютелька в тютельку обтягивающие бедра, и роскошная, видать, очень дорогая розовая кофта, и подведенные синевой веки, и распущенные волосы неестественной светлоты — «куколка», окрестила она гостью. Но когда Лена надела простенький ситцевый халат, подвязала волосы сзади, она превратилась в обыкновенную молодицу, да еще стала помогать по хозяйству, сноровисто и умело, то бабка с пониманием начала относиться к тому, что внук служит за тридевять земель, а жена его учится в Москве, простила ей чистоплюйство по отношению к курице и вообще потеплела душой к ней — как-никак родной теперь она человек.

Сергей с утра ладил забор: набрал столбов на развалинах старых хат — там того добра много, закопал их, приколотил жердины, и обновилось подворье бабки Марии. Работал внук молча, зло, даже с остервенением. Лена то и дело бегала к нему, вертелась вокруг, не могла смириться с таким его настроением.

— Не переживай, дочка, — успокаивала Лену бабка Мария. — Они, Родионовы, все такие — в работе не то что горячие, а прямо сумасшедшие. Когда работают — молчат, ухандакаются за день — и вечером молчат. А вообще они надежные, верные. Уж если пообещают что — кровь из носу, а сделают. На слово и дело крепкие…

Бабка как в воду глядела — Сергей к вечеру ухандакался. Лицо обветрилось, скулы туго обтянуло кожей, желваки под ней то и дело вспухали — тут уж не до разговоров. Поливая ему, Лена видела на ладонях Сергея водянки, но боялась даже посочувствовать ему — раздевшись по пояс и широко расставив ноги, он сопел, как загнанный, и мылся так торопливо и энергично, словно ему вот-вот надо было мчаться к штабу части по тревоге.