Китовый ус

— Ты ему напомни, внучок, как я его отца, Матвея, царство ему небесное, домой из Харькова привез. Зачем же мы тогда после революции поехали? — задумался натужно дед Пантелей, оглаживая бороду, всю пересыпанную табаком. — Не вспомню, хоть убей. Были при деньгах, а Матвей бабник всю жизнь был, и завлекла его одна шлендра к себе домой на вечерок. Поехал он, а я остался на вокзале дожидаться. Сижу, жду, пока он кобелюет, сукин кот. И смех, и грех, — засмеялся дед дробным смехом и сразу до слез. — Слышу, вроде меня кличут: «Кто будет Пантелей Горун из Изюма?» Не меня ли, думаю, не из Изюма я, а из Петровки. Смотрю, извозчик с виду, ходит и опять: «Кто будет Пантелей Горун из Изюма?» Да это же меня, дурья ты голова, разве есть еще в Изюмском уезде какие-нибудь Горуны! Подошел к извозчику, назвался, а сам боюсь, как бы дома ничего не сотворилось несчастного. «Пойдемте, — говорит извозчик. — Ваш приятель сидит у меня в пролетке». Подхожу, у пролетки верх поднят, в углу сидит Матвей в мешке. «Слава богу, Пантюша, что ты нашелся, — говорит. — Выручай из беды, век не забуду». Рассказал он мне историю свою и попросил никому не говорить. Может, Матвей и признался потом кому-нибудь, но бог меня простит, встречу его душу на том свете, повинюсь… Заманила шлендра Матюху к себе домой, выпили они, закусили, стала она раздеваться и в постель ложиться. Тут как раздастся прямо гром в дверь, вбегает муж с топором, а с ним еще двое мужиков. «Наконец-то выследил я его! — кричит тот, с топором. — Сейчас порублю обоих на куски и в речку брошу. Где мешок? Давайте сюда мешок!» Матюха на колени: «Что ты, миленький, да я же первый раз, я не знал». Я да я, пырь-пырь… «Это он?» — спрашивает шлендру вроде бы муж. «Он, он, он», — кивает головой та, а сама тоже как бы трясется со страху. «Да не он, не он, я это, я, пощади, век не забуду…» — «Ну, если так, проучу я тебя славно, не будешь к чужим женам бегать до конца дней своих. Снимай все с себя!» Матюха снял, а тот взял топор, отрубил в мешке нижние углы и на дне для головы дырку вырубил. «Надевай! И давай отсюда, покуда не передумал!» Матюха мешок на голову, просунул руки в дырки и на улицу. Все извозчики шарахались, но потом один взял и привез на вокзал… Нашел я для него местечко на каком-то чердаке, повел туда и просидел он там, голубчик, в своем мешке до обеда следующего дня, пока я ему всю одежду справлял. Вернулись домой, так ничего и не купили. Да, Матюха со мной до самой смерти не рассчитался сполна. На том свете сочтемся…

— Ох, деда, расскажу я Сдобрымутром эту историю. Ох и расскажу, — пообещал Женька и намеревался рассказывать ее всем, кто встретится ему из знакомых, но потом пыл его поугас — Бидаренко сразу же перевернет все, скажет, что дед Пантелей сидел в мешке, и ему поверят. И подумают еще, что Горуны хотели отомстить Сдобрымутром.

У Женьки всего было три дня, два выходных и один отгул. Прямо с дороги побежал он к Донцу, покупался всласть, побродил по любимым местам в лесу, нашел на лужку источник, попил из крана, а вернулся домой — мать уже хлопотала в летней кухне, готовя в честь приезда сына праздничный ужин. Она постарела за год, упрекала Женьку: «Что же ты, как не родной нам сын, год не показывался? Харьков же не за тридевять земель. Другие приезжают каждый месяц, а ты…» И расплакалась, попросив: «Почаще приезжай, сынок, не рви на части мое сердце». Потом приехал Колька и Настя с детворой на «иж-комби».

Пришел с работы отец, уставший, молчаливый, тоже обиду, по всему видно, держал на него.

— Ну как, пообтерхался в городе или как? — спросил он за ужином.

— Пообтерхался, — ответил Женька, хотя и не знал, что это слово точно значит.

Женька по напряжению, которое сковало всех за столом, почувствовал, что от него ждут какого-то важного слова, а он так и не нашел его. Не знал, что им сказать, только когда похвалился аттестатом зрелости и водительским удостоверением, напряжение стало спадать, но так до конца и не спало. Настя злилась, видимо, не нравилось ей такое застолье и вскоре потянула Кольку домой. Тот, не выпив ни грамма, скучал за столом больше всех, предложил Женьке подвезти его к потаповскому клубу — Женька отказался, в первый же день уходить из родительского дома куда-то не позволил себе. Гости уехали, и тут Женька нашел слова, которые, приди они ему раньше, наверняка повернули бы застолье к искренности и душевности, к радости и веселью.

— А знаешь, батя, возьми-ка ты меня завтра с собой на работу. Хочу на «Кировце» твоем попробовать. Возьмешь?

— Возьму, — ответил сдержанно батько, а сам так и просиял.