Клад

Но, лежа на полу рядом с ним, Глеб вдруг ясно понял, что умереть героем нельзя. Ни благородной, ни красивой смерть быть не может – настолько она мерзкая и поганая по своей природе.

Глеб исползал проклятую избушку вдоль и поперек. Пытался разодрать путы об угол печки, о ножку стола, пробовал встать на ноги. Даже надеть обратно валенки не было никакого способа.

Сквозь серый сумрак он вдруг впервые разглядел на стене маленькую неприметную иконку. Какой-то святой или святая с нимбом над головой.

Глеб не знал молитв. Бабушка все пыталась научить, да умерла давным-давно. Молиться было самое время.

"Господи…" – подумал Глеб.

Дверь, как по волшебству с треском распахнулась.

Отвыкшими от света глазами Глеб увидел коренастую бородатую фигуру в шубе и косматом треухе.

– Во-о! – изумленно промычал незнакомец, вытаращив маленькие блеклые глаза.

Глеб хотел ответить, но от счастливого потрясения лишился дара речи.

Дед бросил в угол куль с вещами и, подойдя к Глебу, принялся развязывать тугие узлы.

– Ты чегой-то, браток? Кто ж тебя… связал-то! Это ж мой дом! Ты чего здесь… Ты кто будешь-то?

– Я Глеб! – выдохнул Глеб. – А ты… вы сами кто?

– Я э-э… житель! А тебя кто так связал-то?

– Да были тут… – прорычал Глеб, изнемогая от боли: веревка врезалась в натертое место.

– Кто это были?

– Семеро… Ну как вам объяснить?.. Враги, в общем!

– А-а… А этого-то солдата и вовсе до смерти убили, а?

– Да, – с горечью промолвил Глеб, кое-как высвобождая правую руку. – З-застрелили!

Хозяин наклонился к телу, потрогал широкой ладонью лицо. Потом зачем-то приложил ухо к груди.

– Живой он! Головой токмо крепко стукнули! Вон, кровюки сколько!

– Да не-е… – не поверил Глеб. – После такого не живут.

Дед нахмурил густые брови, пощупал место, куда попала пуля, и, расстегнув шинель, вынул из-под одежды медный портсигар с дыркой посредине. Молча протянул его Глебу.

У Глеба глаза полезли на лоб. Не веря сам себе, он открыл гравированную крышку. Внутри с застрявшей в ней навеки пулей лежала невесть откуда взявшаяся медаль “За боевые заслуги”.

Радость и ярость разом охватили сердце Глеба, как две непримиримые армии.

– А-ах ты ж…

Он вертел медаль так и эдак, точно редкого жука.

– Щичас печку растоплю. Согреисся, – хозяйственно промолвил дед, не вникнув в суть дела.

Вскоре ледяная комнатка наполнилась рыжими бликами и веселым треском оживающего огня.

– А ты где был-то? – спросил хозяина Глеб, растирая ладони. – Че к тебе в избу всякие гады заходят, как к себе домой?

– А чего ж… Я ж один живу. Денег нету, воровать нече. Ружжо было – и то… Здеся, окроме зверья, никто не ходит.

Он посмотрел на Глеба грустными, похожими на круглые оловянные пуговицы глазами.

– Я ж редко хожу в село-то. Как большаки пришли, уже, почитай, вообще не хожу. Токмо на рынок людей поглядеть. Церковь таперь пустая… А тут как-то вот летом пошел, а мне один, значить, в картузе это… грит: пачпорт! А у меня пачпорт есть, завсегда с собой ношу. Он взял и грит: не-девст-вительный! Отобрал у меня документ. Я ему кричу: куда?! Ишь ты! Ты мне тогда новый дай! А он смеется: тебе, грит, пачпорт вообще никакой не положен! Ты, грит, кто таков, почему не отмеченный? Наглый, что твой хенерал или граф! Про колхоз чего-то начал… Ну я ему по морде хрясь! А он в крик. И начало-ося… Судили меня, на лесопилку отправили в лагерь. Три года там спину на них, кровопивцев, ломал! А я чего ж? Пачпорт-то мне по закону положен!

У Глеба медленно отпала челюсть.

– Так ты, получается, три года дома не был и щас только пришел?!

– Ага.

– Во те на! – закричал Глеб. – Вот это чудо! Да приди ты хоть завтра, я б тут околел от холода!

– Меня Афанасием зовут, – запоздало представился спаситель, положив руку на грудь.

На полу заворочался дядя Володя.

"Очухался!"

Глеб небрежно скосил глаза, пытаясь пробудить в душе заглохшее сочувствие: как-никак, живой человек.

– Я… где? – слабо вымолвил милиционер. – Че тут…

Он попробовал подняться и сморщился от боли в груди. Закряхтел, вынул изо рта выбитый зуб, потрогал расквашенный нос и ссадину на лбу. Застонал от жалости к себе.

– Вас побили, товарищ лейтенант. Сильно.

– Кто-о?

Дядя Володя страдальчески прикрыл глаза и вдруг изменился в лице.

– Погоди! Лейтенант…

– Ну вы!

– Да… Я л-лейтенант, да… А что это за место?

Глеб, опешив, рассказал офицеру о последних событиях. Дядя Володя недоуменно хлопал глазами, насупив неразбитую правую бровь.

– А то, что война идет, вы хоть помните?

– П-помню. А сколько месяцев идет?

С дядей Володей все было понятно.

– Вы пока здесь лежите. Вам идти-то никуда нельзя, – сказал Глеб, дав милиционеру охапку соломы. – Мы, как закончим, помощь вам приведем.

– Водочки нету?

Глеб и Афанасий помотали головами.

Они оставили пострадавшего в избушке, накидав в печь побольше дров и нагрев ему воды из снега.

В пути Глеб рассказывал деду о заговорщиках, об опасности, грозящей поселку. Афанасий сосредоточенно кивал и все дивился, что Глеб в свои годы "буквы разбирает".

– А ахтомобиль видел? – допытывался Афанасий. – Я видел в лагере. Ой, чудно-о!