— Да! По «Археологическому вестнику» и старой описи. Вы не представляете, что я пережила. Я позвонила Саше. Я обычно не звоню ему первая: Так у нас сложилось. Но я должна была, и я позвонила. Он сразу пришел, я все рассказала. Он был удивлен не меньше моего. Конечно, он согласился, что монету необходимо сдать. Он ничего не знал о коллекционере, который приходил в музей. Решил, что это обычный фанат, каких много среди коллекционеров, но как тот докопался до монеты, Саша не знал.
«Посланец профессора», — подумал Мазин.
— И вы сдали монету в музей?
В ответе он не сомневался.
Вера поставила чашку на блюдце.
— Она до сих пор у меня.
Мазин сказал только:
— Не понимаю.
У Веры дрожали губы.
— Это самая непростительная ошибка. Саша решил, что нужно взять у старушки письменное подтверждение находки, что он сам все подготовит, чтобы не волновать ее официальщиной и опросами, и тогда уже, с этой бумагой, мы сдадим монету. Речь шла о паре дней, хотя я чувствовала беспокойство, мне не понравился этот коллекционер…
— Валера?
Мазин вспомнил и сопоставил: Филин просил молодого человека сфотографировать монету, и он же направил на подворье Захара покупателя. Одного и того же? Конечно!
— Валера? Так его зовут?
— Вы знаете? А я даже не спросила фамилию.
«Сыщик-всезнайка! — подумал Мазин. — Элементарные факты не смог сопоставить. «Покупатель»-то прекрасно знал о кладе! А Дарья про него — «не по делу»! По делу, милая, по делу!»
Досада чуть улеглась. Из густого тумана проступили наконец неясные еще, правда, контуры.
— Фамилия его Денисенко. Но сначала о вас. Вы говорили о паре дней…
— Да, через два дня Саша позвонил и сказал, что замотался, что не успел, а о кладе беспокоиться нечего, напротив, он разузнал что-то интересное от какого-то доктора и собирает дополнительные сведения, что этот доктор и послал Валеру, думая, что монета в музее. Короче, все в порядке, нам повезло, мы сделаем музею хороший сюрприз, но в ближайшие дни он в полной замотке.
«Дарья или клад? Что замотало?»
— Что же вы подумали?
— Очень удивилась. Обычно он бывал подчеркнуто внимателен, даже если я ни о нем не просила, а тут ставил меня в такое двусмысленное положение. Какой-то доктор и Валера считают, что монета в музее, а она все еще у меня. Это же почти кража. Я предчувствовала плохое. Так и случилось. Когда я увидела, что в конверте еще одна монета, я была потрясена. Целый день я звонила Саше, но он не отвечал. И только вечером я поняла — клад нашли и мне сообщают об этом, чтобы я молчала. Конечно, я не стала бы молчать, только не знала, с кем раньше поговорить, с директором музея или в милицию обратиться. Вы меня опередили и теперь имеете право мне ни в чем не верить.
— Я верю. Вы подозреваете Денисенко?
— Только он знал, кроме нас. И он мне очень не понравился. Я говорила вам только правду… Но можно спросить? С Сашей ничего не случилось?
Мазин хотел сказать: погиб другой человек, — но подумал, что с нее на сегодня хватит. И поставил вопрос иначе:
— Не беспокойтесь. Разрешите, я немного отвлеку вас от клада. У вас был близкий человек, который бы относился к вам, ну, скажем, так же внимательно и заинтересованно, как Саша?
— Нет, мне не везло в личной жизни, — ответила Вера просто.
— У вас ребенок.
— Вы хотите спросить о его отце? Его здесь нет. Он очень несчастный человек. Его сломила жизнь. Зачем это вам?
«В самом деле. Тем более когда я еще не осмыслил, а она не пережила того, что мы оба вдруг узнали».
Мазин ушел от ответа…
Полночи он не спал, а когда невыспавшийся пришел на работу, окончательно пробудил его звонок Дарьи.
— Алло! Это я. Узнали? Значит, я произвела на вас впечатление. Что еще нужно бедной женщине! Между прочим, я по делу. Тут наша коммуналка в волнении. Пропал старичок сосед, вы не посоветуете, куда обратиться? К вам? Чудесно! Оптимальный вариант. Вот что значит вовремя завести знакомство!
Вера волновалась напрасно. С Сашей ничего опасного не случилось. И в то же время нечто произошло. Внутренне, незаметно для окружающих. Однако именно окружающих, в том числе и Дарью, он в те дни не хотел ни видеть, ни слышать. Потому и выключил телефон. Впрочем, на звонок Веры он, конечно, откликнулся бы. Но о такой возможности Пашков не подумал.
Началось со смерти Федора. Не с фотографий, показанных Мазиным, а с надписи на этикетке. Она убедила окончательно, хотя сомневаться и не приходилось. Но вот бывает — все знаешь, все известно несомненно, а осознание случившегося не с фактом приходит. Штришок, мелочь ударит как обухом, и все, что протестовало, не смирялось, поставит на место: да, произошло и прежнего не будет. Никогда. Так и Пашков, наткнувшись на короткую иронично-грустную, прощальную фразу, понял, что не только Федора не будет, но и собственной его жизни убыло, причем не будущей, а прожитой, даже лучшей, когда они так наивно готовились принять на плечи сладкое бремя славы.