Жалел он, в сущности, не Федора, а себя, и был прав, ведь Федор, как раньше мудро говорили, отмучился и перешел в другое измерение, не знающее ни наших радостей, ни печалей, а Саша Пашков остался, и утратил, и понимал, что впереди предстоят одни утраты. Об этом думал он весь обратный путь в машине Мазина, который любезно предложил подбросить его домой, потому что оставаться на «фазенде» Саша не хотел и не мог. «Гори она голубым огнем! Что мне тут охранять, а работа и подавно не пойдет».
Но и дома работа не пошла. Другое заполняло душу, звон колокола, который напомнил, насколько оставшаяся жизнь коротка, и врет Дарья, не прибавит она к назначенному ни десяти лет, ни месяца.
«А что из того? Разве секрет для каждого из нас, что живем не вечно? И все-таки очередного провожаем с абсурдным ощущением, что это он ушел, а тебя иная участь ждет… Как глупо. Рабство страха смерти! Кажется, Эйнштейн говорил, что способность покончить с жизнью — свойство благородной натуры? Федор выглядел опустившимся человеком, а нес в себе это свойство. Разве я смог бы такое? Нет, моя участь — «неотложка» и койка в реанимации…»
Саша представил больничный коридор и равнодушного санитара, привычно толкающего каталку, а в ней он сам, уже не кокетничающий возрастом старик, которого везут то ли в палату, то ли в морг. Видеть подобное было противно, и он заставил себя вспомнить времена, наполненные жизнью, когда они с Федором, работая над картиной о людях ушедших, себя в числе подобных не предполагали.
Впрочем, некоторые из героев тогда еще были живы. Лаврентьев, например. Саша со стыдом подумал, что, замотавшись в суете своего обманного счастья, он так и не удосужился до сих пор прочитать, что писал Лаврентьев, хотя и брался и листал рукопись. Но писал тот действительно странно, страницы не составляли единого целого, даже не были собраны в хронологической последовательности, некоторые начинались очевидным продолжением предшествующей мысли, а начало было неизвестно где, Лаврентьев даже не нумеровал листы.
Саша прилег, скрипнув жесткими диванными пружинами, и, положив рукопись на пол рядом, взял наугад одну из станиц.
«Кто перепутал все это? Он сам? Или Дарья с мужем рылись, выискивая интересное?» Хотелось думать именно на них, равнодушных к чуждому родственнику. Но это было глупо. Рукопись-то он взял у Моргунова. И, будто в подтверждение, на странице, что держал в руке, Саша прочитал:
«Михаил Иванович!»
Пашков пробежал глазами по строчкам.