Кладезь безумия

– Ты не отец, а старый дед, – закричал в ответ я, – раз не можешь отличить правду от лжи. Спустись вниз, я предлагаю тебе сделку.

– Не лезь в мой сценарий, парень, – разрезал воздух голос бывшего партнера Салоникуса. – Сделки здесь предлагаю я.

– Я не заметил, прости, – ответил я и скрестил руки на груди.

Минуты через две он перестал расти и снова очутился на одном уровне со мной, шипя и бросая взгляды в мою сторону.

– Сделка, – напомнил я.

– Вот тебе сделка, – ответил Садовник. – Ты не будешь рисовать этого бездарного командора. Ты нарисуешь меня. 13 июня у меня Именины…

– Чего? – опешил я. – У тебя ж вчера только день рождения был.

– Того, – передразнил меня этот черт. – Шестой месяц и тринадцатое число – или, по-твоему, эти цифры из фольклора взялись? Могут быть у меня именины или нет? Так вот, ты приготовишь мне подарок. Ты нарисуешь мой портрет.

– Шутишь? Ты не мог получше художника найти?

Садовник отвернулся от меня, отошел на пару шагов и сделал круг вокруг своей оси, обведя при этом рукой по воображаемому кругу.

– Ты видишь, мой дорогой, что на всей этой долбанной планете других достойных нет. Получше – есть, помастеровитее и поопытнее – навалом. А достойных нет.

Я молчал. В этот момент сболтнуть лишнего значило подписать себе смертный приговор. А Садовник продолжал:

– Ты приходишь сюда же 13 июня, а это через 5 дней, я тебе позирую, и ты рисуешь мой портрет. Затем забираешь свою подругу и эти шесть с половиной лет вы живете настолько максимально комфортно, настолько сможете. У вас будут деньги.

– Что значит – заберешь свою подругу? – закричал я. – Она пойдет сейчас со мной.

Лицо Садовника потемнело и налилось мрачной краской.

– Лучше помолчи, – его хриплый голос пронзал насквозь, – Я решил так, как я решил. Понравится мне картина – уйдете вместе. Нет – извини. По крайней мере, у тебя будет стимул стараться.

– Женя, сделай, так как он говорит, – закричала Анжела. – Только пусть все это побыстрее закончится.

А я все смотрел и смотрел на Садовника, и в голове моей танцевала мысль. Я не мог ее поймать очень долго, но когда получилось, слова слетели с губ прежде, чем мысль была сформирована.

– Твоя сделка будет принята, – отчеканил я. – Но только если ты не будешь совать свой нос в мой холст до завершения.

– Малыш, ты мне будешь ставить условия? – рассмеялся Садовник. Да что там рассмеялся – попросту заржал. – Может, тебе кофейку заварить, массаж сделать?

– Ты не заглядываешь в мою картину, пока я не скажу «все». Это особенность психологии художника. Рисование – процесс интимный, и если ты возражаешь, то можешь катиться к черту.

– Каким образом я буду сам к себе катиться? – перестал он смеяться.

– Каким хочешь. Но мое условие таково – картину до последнего мазка кисти ты не смотришь.

И с этими словами я скрестил руки на груди. Мои глаза без тени страха и сомненья разглядывали лицо Главного Авантюриста Вселенной.

– Будь по-твоему, – улыбнулся Садовник. – В конце концов, рискую не я, а ты. Значит, 13-ое число, в 13-00 здесь же. По-моему, забавно…

С этими словами Садовник запрокинул голову ввысь и что-то забормотал. Я тут же воспользовался моментом.

– Анжела… – начал было я, но она перебила меня.

– Ты предал мир, и ты предатель, – сказала Анжела. – Я тебя ненавижу. Но ты предал его ради меня, и я тебя люблю. Береги себя – и до скорой встречи.

– Я прям сейчас заплачу, – подключился к диалогу Садовник. Но ненадолго. Они просто испарились, как будто их и не было. Вдвоем. Садовник и моя Анжела.

40

Я снова остался наедине сам с собою. Один-одинешенек во всем мире и, признаться, мне было себя немного жаль. Поставленный перед выбором, я сказал то, что сказал, и теперь мне оставался один путь. Что бы я себе ни мыслил, что бы ни планировал, а 13 числа, через пять дней, я должен был нарисовать портрет Садовника.

Но что это? Чего это у меня на лице улыбка до ушей, расплывается – и я не могу ничего с этим поделать? Что может быть смешного или забавного в той ситуации, в которой я оказался? Что заставляло меня чувствовать себя полководцем, выигравшим мировую войну? Я знал ответ. Тот момент, когда я спросил, почему я должен рисовать, неужели лучше художников нет. И он ответил, что нет. Он просто подтвердил то, что мне говорил и Салоникус, вот только человек все же до неприличия грешное создание. А как же? Ведь от слов Салоникуса у меня улыбка до ушей не расплывалась.

Напротив парка Пушкина располагалось почтовое отделение. Не то чтобы совсем напротив, но факт, что недалеко. Я зашел и заказал телефонный разговор с российским мобильным оператором. Звонить с моего мобильника было несколько дороговато, а вот с почты я уж как-нибудь потяну эту беседу.

Тем более, я ненадолго.

Вызов пошел. Первый гудок… второй… третий… как правило, чувство дискомфорта вызывает именно четвертый. Ты начинаешь думать, что твой звонок не вовремя, что ты отвлекаешь человека от чего-то важного и вообще ты скотина. Хочется просто сбросить вызов. Но мне повезло, и дискомфорт мне испытать не пришлось – мама приняла звонок на четвертом гудке.