Кладовая солнца. Повести, рассказы

Современный человек настолько далеко ушел от природы, что иной горожанин не отличит деревья разных пород. А Пришвин помогает увидеть неповторимое очарование каждого дерева в разные времена года. Ранней весной заметит стыдливую грацию не одетых еще ольхи и березы, их сережки напомнят писателю застенчивых девушек. А поздняя весна, весна зеленеющая, восхитит щедростью осины, все покрывающей своим пухом. Та же осинка иначе сверкнет в лучах летнего солнца, игра теней и света подчеркнет особую прелесть этого дерева с вечно трепещущей на ветру листвой. Осенью разноцветные осинки на темной еловой опушке – как люди, что вышли погреться на завалинке в последних лучах солнышка. Меняется и береза – вместо стыдливой весенней скромницы осенью мы увидим красавицу в пышном золотом кринолине, зимой же она под тяжестью снега согнется причудливой аркой. Вот рябина, летом ее листья «вспыхивают зеленым светом, как в сказках Шахерезады», а осенью и зимой манят ярким цветом ягоды. Даже ель у Пришвина зимой и летом не одним цветом. Она царственна в тяжелом белом снежном уборе, весной радует контрастом старой темной и молодой зеленой хвои, летом расцвечена яркими красными шишками, а поздней осенью роса на ее темных ветках в солнечном свете играет так, что «на эту отделку не хватило бы алмазов всей нашей земли». И неудивительно, что ликует при виде этой красоты человек и находит точный образ: «молодой собакой прыгала в груди моей радость».

Как обаятельны у Пришвина лесные обитатели, звери, птицы, даже насекомые, – каждый со своим характером. Сообразительные в добывании и хранении пищи белки и осторожные зайцы, прислушивающиеся к листопаду; трудолюбивые подземные строители – кроты и барсуки. Восхищает и крохотная землеройка, чья невидимая жизнь так и останется тайной, и огромный лось, вырастающий таким на скудной болотной пище. Читателю «Лесной капели» открывается поразительное разнообразие птичьего мира. По-новому увидит он давно знакомых ворон и сорок, задиристых и скандальных. Сумеет оценить силу и энергию дятла, трогательную грацию трясогузки, обаяние пугливой горлинки, великолепие тетерева. Мир насекомых человека скорее пугает, чем влечет. Пришвин показывает, как муравьи и пауки, чуткие к погодным изменениям, могут быть точнейшими барометрами. Он обнаруживает в них трудолюбие и артистизм, призывает всматриваться, а не отворачиваться брезгливо. Исключение – бабочки, «живые цветы», готовые сорваться и улететь, ими любуются все. Но Пришвина бабочка привлечет не красотой – мужеством. Попавшая в лесной омут, она отважно борется за жизнь и тем вызывает сочувствие: «Глядя на бабочку, я вспомнил свою борьбу: тоже не раз приходилось лежать на спине и в отчаянье биться за свободу руками, ногами и всем, что ни попадалось… Так вот своя беда учит понимать чужую».

Не только всматриваться, но и вслушиваться учит Пришвин. На страницах «Лесной капели» разговаривают не только живые существа. Писатель различает голоса ручьев и напев капели, шепот льдин и шелест листьев. Даже завораживающий ритм подводной растительности, звонких и тонких стеблей лилий зазвучит в миниатюрах таинственной мелодией.

Очарование пришвинских шедевров в том, что они будят наши собственные воспоминания. А еще заставляют по-новому вглядеться в природу: хочется пойти и проверить, правда ли, что пауки не работают перед дождем, что речки в лесах – черные, а в полях – голубые, что белые водяные лилии открываются в десять часов, а желтые раскрыты с самого восхода? Лаконизм лирических миниатюр сродни мимолетности мгновенья: «Я пишу для тех, кто чувствует поэзию пролетающих мгновений повседневной жизни и страдает, что сам не в силах схватить их».

Цикл «Глаза земли» продолжает традиции «Лесной капели», Пришвин собирался назвать его «Новая капель». Родственный стихотворениям в прозе Тургенева, жанр миниатюры, «подвижный и переменчивый», по мнению Пришвина, особенно подходит для «нашего скорого века». От «старой» «Лесной капели» новый цикл отделяют не только годы. Война и особая мудрость, которая приходит в старости, обострили восприятие мира. Писатель старается разглядеть в минутном – вечное, подвести итог своим раздумьям о жизни. «Мое дело должно стать понятным людям не как путь личного успокоения в природе, а как настоящий мир, как утверждение в творчестве радости жизни, доступной каждому» – так определяет он художественную задачу новой книги. При жизни Пришвина были опубликованы ее фрагменты, но полностью она была напечатана только посмертно и стала своеобразным завещанием.