Клайв Стейплз Льюис. Человек, подаривший миру Нарнию

Все эти концепции нужно формулировать в терминах христианского богословия, а оно для Льюиса, как прежде для Августина и Мильтона, включало признание греховности и мятежности человека. Собственный духовный путь Льюиса, в котором главной вехой стало преодоление упорного стремления к независимости, постоянно сказывается в этом анализе. Некоторые пункты ложатся, с точки зрения Льюиса, так удачно, что он даже не видит нужды подробнее разъяснять их читателям. Этим, вероятно, объясняются перебои аргументации, внезапные перемены темпа и настроения, срезание логических углов и прыжки воображения там, где мы бы ожидали увидеть мост из рациональных доводов.

И далее Льюис совершает, по существу, христологический ход, на который намекает уже эпиграф ко всему труду — цитата из Джорджа Макдональда: «Сын Божий страдал до смерти не для того, чтобы мы не страдали, но для того, чтобы страдания наши стали такими, как у Него». Воплощение Бога во Христе, уверен Льюис, находится и в средоточии христианского ответа на проблему боли:

Мир — танец, в котором добро, исходящее от Бога, столкнулось со злом, исходящим от твари, и разрешается это тем, что Бог принимает на Себя порожденное злом страдание. Согласно учению о свободном грехопадении, зло, которое стало горючим или сырьем для нового, более сложного добра, порождено не Богом, но человеком[451].

В одном из следующих разделов книги Льюис размышляет об уроках, которые можно извлечь из страдания. Это не защита Бога перед лицом человеческого страдания, а попытка задать вопрос, как нам иметь дело со страданием. Боль может указать нам, где сделан неверный выбор, что мы сделали плохого. Она способна напомнить нам, как хрупка и преходяща наша жизнь, поставить под сомнение уверенность, будто мы можем и сами обойтись. Итак, боль разрушает иллюзию, что «все хорошо», «боль срывает покров, водружает флаг истины в крепости мятежной души». И еще боль помогает нам делать верный выбор. Можно было бы истолковать это в том смысле, что боль — некий «моральный инструмент», который делает нас лучше (позднее оксфордский коллега Остин Фаррер довольно странным образом критиковал Льюиса именно за это), но контекст подсказывает иное истолкование.

Трактат Льюиса за многое можно похвалить, не в последнюю очередь за элегантность стиля, ясность изложения, сократический анализ концепций, подводящий к формулировке «проблемы боли». Но читатель остается в недоумении: существует ли разрыв между интеллектом и эмоциями. В письме брату Уорни, отправленном во время работы над книгой, Льюис высказывает предположение, что опыт боли в «реальной жизни» никак не соотносится с чисто интеллектуальной проблемой, которую он обсуждает:

N. B. Если ты пишешь книгу о боли и тут у тебя в самом деле что-то заболит… это не разрушает твою систему постулатов, как предположили бы циники, и вместе с тем ты не применяешь свою теорию на практике, хотя на это мог бы уповать христианин, но эта боль остается вне всякой связи с твоими рассуждениями, как любые другие явления реальной жизни, в то время как ты о чем-то читаешь или пишешь[452].

Льюис, по-видимому, утверждает здесь, что физический опыт боли нерелевантен для разговора о ее значении. Интеллектуальная мысль отрывается от мира непосредственного опыта. Это странное заявление, отражающее не менее странную мысль. Сугубо интеллектуальный подход Льюиса к проблеме боли, кажется, полностью отделяется от переживания боли. И что будет, если Льюис сам окажется страдающим или будет свидетелем страдания другого, близкого человека, чью боль он ощущает как собственную? Здесь «Страдание» закладывает основы той эмоциональной бури, которая разразится в «Исследуя скорбь». Но к этому вопросу мы еще вернемся.

Трактат «Страдание», вышедший с посвящением инклингам, постепенно стал восприниматься как классический христианский ответ на проблему боли. Изъяны этого сочинения тоже хорошо известны — избыточная уверенность, упрощения и умолчания. И тем не менее многие читатели расслышали голос, сочувственный к их проблемам, предлагающий убедительные ответы. Эта книга привлекла к Льюису множество поклонников, и хотя еще не сделала его знаменитым, но это было важное звено в цепи, которая вскоре привела и к славе. А Льюис был достаточно мудр, чтобы знать, как опасна слава.