Клайв Стейплз Льюис. Человек, подаривший миру Нарнию

Тот факт, что «Хоббит» был в конечном счете опубликован — итог целого ряда счастливых случайностей. Толкин дал почитать рукопись одной из своих студенток, Элен Гриффитс (1909–1996). Гриффитс показала этот текст Сьюзен Дагналл, выпускнице Оксфорда, работавшей к тому времени в лондонском издательстве George Allen & Unwin. Дагналл попросила машинописную копию и передала ее главе издательства Стэнли Анвину, а тот попросил своего десятилетнего сына Райнера прочесть детскую сказку и оценить ее. Райнер отозвался о «Хоббите» с таким энтузиазмом, что Анвин решился издать книгу. Договор с обозначенным в нем крайним сроком послужил для Толкина той самой мотивацией, в которой он отчаянно нуждался. 3 октября 1936 года книга была завершена.

«Хоббит» вышел 21 сентября 1937 года. Первый тираж — 1500 экземпляров — разошелся стремительно. Осознав потенциал нового, неожиданного спроса на хоббитов, издательство стало требовать от Толкина продолжения, и как можно скорее. А поскольку Толкин изначально и не думал о продолжении, это требование оказалось для него непростой задачей.

Он довольно легко написал первую главу, «Долгожданная вечеринка», а затем утратил темп и энтузиазм. Сюжет усложнялся, тон повествования сделался более мрачным. Постоянно вмешивалось желание написать более изощренный мифологический труд. В итоге творческий процесс снова застопорился. Как и списанный с самого Толкина его персонаж Ниггл, автор долго возился, раскрашивая листья, и никак не мог нарисовать дерево целиком. Тончайшие детали занимали его, особенно изобретение новых мифов и необычных слов, а разветвленная структура сюжета не то чтобы утомляла — она его накрывала с головой.

И внутри насыщенной университетской жизни Толкин попросту не мог усердно заниматься литературным проектом. Собственный перфекционизм, семейные и преподавательские обязанности и желание заниматься вымышленными языками, а не писать прозу — все это затягивало и откладывало появление «новой книги о хоббитах». В итоге Толкин вовсе забросил книгу и занялся другими планами.

И только один человек был глубоко заинтересован в его эпосе: Льюис. После смерти Льюиса Толкин подчеркивал ключевую роль, которую Льюис сыграл в его работе над «Властелином колец»:

Я перед ним в неоплатном долгу, но суть этого долга — не «влияние», как обычно предполагают, но просто-напросто поддержка. Долгое время он был моей единственной аудиторией. Он и никто иной впервые заронил в мою голову мысль о том, что моя «писанина» может оказаться чем-то большим, нежели личное хобби. Если бы не его интерес, если бы он неустанно не требовал продолжения, я бы в жизни не довел до конца «В. К.»[443].

Льюис в ту пору вложил немало личных сил, поощряя Толкина продолжать литературный труд. В декабре 1939 года он явился к Толкину домой ночью (жена Толкина, Эдит, оправлялась после операции в санатории Аклэнд). Учитывая затемнение военного времени, прогулка была не такой уж легкой и безопасной. Льюис шел на север по улицам Лонгволл и Холивелл, «словно в темной комнате», с трудом соображая, где находится. Полегче стало, когда он миновал колледж Кибл, и наконец он добрался до дома 20 по улице Нортмур. Мужчины провели вечер, «угощаясь джином с лаймовым соком» и обсуждая «нового хоббита» Толкина и «Страдание» Льюиса[444]. Около полуночи Льюис двинулся в обратный путь в Магдален-колледж — вышла луна и обратный путь оказался намного легче.

В начале 1944 года Толкин снова застрял. Снова, как Ниггл, он утонул в деталях и утратил веру как в этот проект, так и в собственные силы. Поразителен контраст между ним и Льюисом в эту пору. Льюис — главным образом рассказчик, образы Нарнии сами приходили к нему и направляли его перо. Писал он легко и не слишком волновался по поводу возникавших в «Хрониках Нарнии» противоречий и непоследовательностей. Хотя рассказчиком был и Толкин, он с большей ответственностью подходил к своей роли «сотворца», изобретал сложные сюжеты и языки, населял свою трилогию персонажами, чьи корни уходили глубоко в историю Средиземья.

В итоге Толкин взвалил на себя непосильное бремя, поддерживая и выверяя полное соответствие всех реалий, добиваясь того, чтобы сложная и подробно им расписанная предыстория совпадала с повествованием в книге. Каждый лист на его «дереве» должен был быть идеальным, но это означало, что требование последовательности берет верх над воображением и творчеством. Собственный сложный мир сделался для Толкина ловушкой, и автор не мог довершить начатое, потому что все время выправлял уже написанное. Перфекционизм совершенно задавил в нем творческое начало.