Кланы в постсоветской Центральной Азии

Самым простым и испытанным, в том числе Западом, инструментом интеграции власти и общества является представительная демократия, наилучшим образом камуфлирующая отсутствующий консенсус элит и населения «выражением воля народа». Такой путь социализации власти центральноазиатских новых независимых государств наиболее предпочтителен как для «автократов», сосредоточивающих в своих руках всю полноту принятия решений, так и элиты, обретающей возможность через легальное партстроительство и представительство претендовать на свой сегмент контроля над финансовыми и властными потоком.

Последние, заслужившие одобрение на Западе[251], парламентские выборы в Узбекистане показали всю театральность антуражной либерализации режима. Практически все представленные на выборах партии не имели четкой идеологической платформы и консолидировались вокруг интересов элитных групп[252].

По мнению экспертов из Киргизии С. В. Кожемякина и А. Бол-поновой, во-первых, «фактором усиления кланового начала была защитная реакция против влияния Запада на кыргызское общество, против глобализации, наносящей непоправимый ущерб нравственным устоям общества, вековым традициям коллективизма, внутри-общинной демократии и взаимовыручки, авторитету и роли старшего поколения»[253]. Невозможность укоренения демократического транзита по западному образцу обусловила сохранение традиционных институтов. Попытка его дальнейшего продавливания не приведет к консолидации общества на основе национальной повестки.

Во-вторых, по мнению этих исследователей, с которым трудно не согласится, именно «западные модели государственного правления работали на провал режима А. Акаева»[254].

В-третьих, в условиях отсутствия факторов, способствующих формированию правового пространства государств Центральной Азии, парламент является наименее эффективным институтом социальной организации и напротив становится наиболее благоприятным инструментом лоббирования партикулярных интересов и коррупции. «В Кыргызстане, – пишет профессор М. Т. Лаумулин (Казахстан), – сложилась ситуация, когда неписаные правила (“по понятиям”) взяли верх над писаными законами, включая конституцию страны. Повсеместно вырос правовой нигилизм. Сложившаяся партийно-политическая система в республике также является подтверждением доминирования традиционных отношений. Зачастую происходит слияние понятий “партия” и “род”. Помимо родоплеменных особенностей на социально-политическую ткань страны накладывается диверсификация общества по региональному признаку (Север – Юг).

Большое количество зарегистрированных партий в республике (на пике в 2006 г. – 82 партии) отнюдь не является подтверждением реально существующей многопартийности, а скорее наоборот»[255].

По меткому выражению гендиректора аналитического центра «Стратегия Восток-Запад» Д. Орлова, современные технологии электоральной конкуренции превращаются в средство «акционирования государственного управления». Так, в марте 2020 г. на центральной площади г. Бишкека Ала-Too состоялся двухтысячный митинг за освобождение бывшего депутата парламента Садыра Жапарова, осужденного в 2017 г. за организацию незаконного митинга в Караколе (2013 г.) и захват заложника. Осенью 2019 г. осужденный на 11 лет подал президенту прошение о помиловании. Однако глава государства отказал в помиловании. К митингующим подтягивались многочисленные сторонники протеста с северных регионов страны, для поддержки власти с юга были доставлены две тысячи специально подготовленных спортсменов. Стало очевидно, что за акцией протеста стоят совершенно определенные группы интересов. Оценивая происходящее, Д. Орлов писал: «Причина всех митингов, пикетов даже не в том, что кто-то за них платит, а в том, что народ акционирует управление государством. Некоторые политики это используют в своих целях. Осенью пройдут выборы в парламент. Сейчас происходит перегруппировка политических сил. Уже к апрелю будет в целом понятно, какие партии смогут пройти в парламент. Выборы проходят по партийным спискам, а значит, политики защищают свои интересы»[256].