Кланы в постсоветской Центральной Азии

Отсутствие внятной повестки центральной власти, консолидирующей социум стран постсоветской Азии[265], обращает значительную часть населения на замещение таковой исламом, в том числе в его политических, радикальных проявлениях. «Число отправлявшихся “на джихад” за границу граждан Кыргызстана увеличивалось вплоть до разгрома “Исламского государства”. Если в декабре 2014 г. было выявлено 170 джихадистов, в мае 2015 г. – 350, то в сентябре 2016 г. – уже 560, к 2017 г. – уже более 1 тыс. Естественно, действительные цифры выше.

Количество осужденных за исламский экстремизм в Киргизии продолжает расти. В 2017 г. было осуждено 180 человек. При этом, например, в 2013 г. за экстремизм и терроризм осудили 81 человека, в 2014 г. – уже 116, в 2015 г. – 132»[266].

Как показывает опыт развития социально-политической ситуации в постсоветских странах Центральной Азии, нежелательным направлением национальной консолидации как средства преодоления клановой конкуренции является объединение вокруг идей радикального ислама. Такой крен в общественных настроениях имеет место во всех странах региона.

Так, в Киргизии набирает популярность религиозная партия «Ыйман Нуру». Лидер партии Нуржигит Кадырбеков занимает третье место по популярности после президента С. Жапарова. «Появление таких партий – только один из индикаторов, которые можно рассматривать как признаки институциональной исламизации, – отмечает религиовед Асланова. – Речь не идет о том, что кто-то на улице носит хиджаб – это личный выбор людей. Но появляются партии, которые вразрез с Конституцией открыто говорят, что стоят на религиозных основаниях». Эксперт напомнила, что в октябре 2020 г. менялась конституция, и тогда высказывались мнения, что светские институты власти себя дискредитировали. Некоторые задавались вопросом, нужно ли вообще оставлять понятие светскости в Основном законе»[267].

Как показали события в Казахстане в январе 2022 г., исламский радикализм представляет собой опасное оружие, направляемое политическими силами для достижения цели, в том числе явно террористическими средствами.

Контрпродуктивным проявлением национальной консолидации следует считать алармистские настроения, в частности си-нофобию, объединяющую большие массы населения Казахстана и Киргизии. Местные активисты (клановые лидеры) используют эти настроения в целях контроля за территориями и ресурсами[268].

Имеются, но пока еще очень зыбкие признаки общественного осознания необходимости общенационального сотрудничества. Так, после очередных протестных акций 5 октября 2020 г. в Бишкеке гражданами, по собственной инициативе, стали создаваться народные дружины для противодействия мародерам и поддержания порядка в столице Киргизии[269].

Иную логику представлял дизайн и самого октябрьского (2020 г.) переворота. Представители юга устраняли, не как традиционно это следовало, элиту севера, а выступали против южного, но непопулярного клана С. Жээнбекова «и союзного ему клана политиков Райымбековых (бывшего замдиректора таможенной службы) и Искендера (депутата парламента) Матраимовых»[270].

После беспорядков (или как ситуацию назвал президент К. Ж. Токаев, «акции внешней агрессии») в Казахстане граждане этой страны также самоорганизовывались в народные дружины.

Как показали казахстанские события января 2022 г., деструктивную роль в процесс социализации кланов могут внести внешние силы, способные разрушить хрупкий баланс формирующейся общенациональной повестки. Согласно данным, озвученным К. Ж. Токаевым, для дестабилизации социально-политического положения в страну в преддверии 2022 г. прибыли из-за рубежа 20 тысяч боевиков[271].

Таким образом, кланы постсоветской Центральной Азии представляют собой подвижный, развивающийся социальный институт, мобильность которого определяет, во-первых, нелинеарный характер его адаптивности в модернизационном процессе и актуализирующееся противоречие между элитной верхушкой и социальным основанием клановой иерархии. Элиты новых независимых государств Центральной Азии, в наибольшей степени вестернизированные, пытаются «укоренить» в традиционных родоплеменных структурах либерально-демократические ценности и смыслы, использовать опору на традиционные сообщества с целью утверждения контроля над максимально возможной долей властных полномочий, что фактически обеспечивает последним присвоением определенных финансовых и рентных потоков.

Во-вторых, наметившимся «разворотом» кланов (расширяющимся по мере нарастания противоречия: элитная «верхушка» – рядовые общинники) в сторону регионализации и возрастающий социальный статус региональных лидеров, способных по мере обретения общественного авторитета составить серьезную конкуренцию элитам национального уровня.