Кланы в постсоветской Центральной Азии

Дальнейшее продвижение модернизационного процесса в странах посткоммунизма (которое в центральноазиатских государствах должно преодолеть клановую разобщенность социумов) в докладе связывается с единственно возможной стратегией власти к социализации (обретением общественного доверия). Кстати заметить, в Венгрии, где власть зиждется на семейно-клановом фундаменте, даже европейский политико-правовой режим не справляется с задачей утверждения конструктивного направления общественного развития.

Как показал венгерский исследователь Балинт Мадьяр, в стране «сформировался особый тип автократического режима – государство посткоммунистическое (в массовом порядке превратившее государственную собственность в частную) и мафиозное по способу своего устройства и функционирования. Специфика Венгрии – неоархаика. Меж декораций демократических институтов встроены полномочия главы патриархальной “семьи” – реликта досовремен-ного общества. Всего их около сотни человек. В руках этой “семьи”, некровнородственной по происхождению, сконцентрированы экономический бизнес и власть в стране. Принятые в “семью” лица искусно применяют бескровные методы государственного насилия. В основе существующего порядка – их безусловная преданность и подчинение стоящему в центре системы полиарху, который занимает пост премьер-министра. Вместе с тем, – считает Б. Мадьяр, – что мафиозное государство уже утратило привлекательность. За сим последуют его эрозия, агония, крах…»[293].

Клановая фрагментированность Кыргызской Республики, существовавшая достаточно продолжительный исторический период, сама по себе, конечно, не является основанием для неизбежной сецессии. Аргументом в пользу этого могут служить факты из прошлого и настоящего республики. Так, А. Акаеву, первому президенту Киргизии, благодаря выдвинутым идеям в ходе выборной компании удалось получить до 61 % голосов южан (в среднем 72 %)[294]. В начале 2010-х годов, по мнению исследователя И. В. Подобеда, проявилась тенденция к появлению «синтетических» альянсов южных и северных партий (вероятно, самыми яркими примерами здесь будет альянс северной «Республики» и преимущественно южной «Ата-Журт», появившийся перед выборами 2015 г., и ряд партий последнего электорального цикла 2020 г.), а также появление кандидатов, которые воспринимались как “свои” и на юге, и на севере – к таким можно отнести А. Атамбаева, который, будучи выходцем с севера, принадлежит к южному крылу ичкилик, и действующего президента С. Жапарова, который в своей риторике апеллирует к общенациональной идее»[295].

Таким образом, очевидно, что, несмотря на клановую автономность, общенациональные идеи и понятные перспективы общественного развития являются трансобщинным механизмом, способным объединить нацию, поводом для проведения межплеменного курултая в Киргизии в 2010 г., на котором представители всех местных общин вырабатывали единый подход в борьбе с криминализацией страны, сопровождавшей «тюльпановую революцию»[296].

Факты говорят за то, что политический класс постсоветских республик Центральной Азии в целом осознает проблему консолидации нации для преодоления структурного размежевания клановых общин. Второй президент Казахстана, К.-Ж. Токаев, не раз акцентировал значимость этой стратегической задачи. Необходимо заметить, что единство казахстанской нации особенно отчетливо проявилось в общественной позиции по поводу актов террористической направленности в Алматы в январе 2022 г. По данным экспресс-о-проса, проведенного Институтом стран СНГ (Москва), 83 % респондентов из числа алмаатинцев (всего опрошено 423 чел.), несмотря на родоплеменную принадлежность, осудили беспорядки с применением насилия в южной столице Казахстана, а 57 % высказались за возможность мирных протестов и диалога с центральной властью[297].

После стабилизации в стране президент К.-Ж. Токаев заявил о намерении осуществления широких реформ в стране на основе тщательного изучения общественных потребностей.