«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав

Под конец он сам жаловался на пренебрежение, однако не указывал на его причину. Между тем именно Савиньи с его школой появился в то время в Берлине; и там, как я сам мог убедиться во время моего студенчества в средине пятидесятых годов, имя покойного геттингенского профессора при случае упоминалось, правда, как имя первого основателя исторической школы, но больше о нем ничем не проговаривались. Тогда это мне еще не бросалось в глаза. Но потом я научился лучше распознавать ученое соперничество и его приемы. Под конец я совершенно перестал сомневаться в том, что если здесь не играли роли личные свойства и самолюбие Савиньи, то, во всяком случае, отношение его ближайших, прямых и косвенных учеников и приверженцев привело к тому, что первый и главный основатель исторической школы права был устранен с горизонта новейшего поколения. Основатели совершенно новых направлений уже сами по себе не могут быть столь незначительными, чтобы, будучи однажды признанными, потом навсегда исчезнуть с горизонта к пользе ближайших продолжателей их дела. В случае с Гуго это тем более не так, что один только он и был представителем законченной системы, тогда как Савиньи в заключение просто увяз со своей манерой во фрагментах.

Солидными были обе натуры, каждая на свой лад. В сильной степени консервативный Савиньи был в своей сфере несколько более тверд в суждениях, так как работал в более тесной области; он был решительно антиреволюционного образа мыслей, следуя, по возможности, общей исторической традиции. Между тем Гуго, хотя и не очень сильно, но все-таки был под влиянием естественно-правового направления XVIII века. Быть может, последнее-то обстоятельство и было причиной, почему консервативно-историческое направление оставило его в стороне. Недавно я даже в специальных лексиконах мог видеть, как мало его знают или желают знать. Даже вещи внешнего характера, вроде точного списка его сочинений, пренебрегаются, и нужен труд, чтобы отыскать их следы и собрать их вместе, так как и большие библиотеки уделяют не слишком много пристального внимания этому юристу.

Все такие обстоятельства тем более интересны, что Гуго был профессором, конечно, в хорошем смысле слова. Он старался действительно о чем-то таком, чему можно было бы учить, о чем-то связном и широком в истории и в системе. Он верил в свое дело и посвящал ему в течение всей своей жизни все силы. Его критические способности были, конечно, не везде и не во всех направлениях достаточными; но он все-таки сумел в развитии древнеримских теорий отыскать различие в исходных пунктах и позициях, поскольку вообще здесь можно было установить что-нибудь твердо. Вообще, возврат к древнеримскому праву и его истории был достойным признательности шагом вперед по сравнению с прежней совершенно рабской манерой пользоваться византийской библией права.

К содержанию нашего сочинения о социальном спасении вполне относится взгляд на состояние юриспруденции; но мы ушли бы слишком далеко от темы, если бы захотели более подробно изложить преобладающую долю участия Гуго в установлении исторической точки зрения в учении о праве. Наоборот, одна из его слабых сторон вполне относится к нашей теме. При всей своей историчности, Гуго был не особенно тактичен по отношению к безусловному значению принципа собственности и даже по отношению к абсолютному значению брака. Из высказанного им по этому поводу можно заметить, что ему не хватало здесь, так сказать, математически твердого убеждения. Из естественного права, которое само было в этом пункте не твердо, такого убеждения он почерпнуть не мог; а исключительно положительная юриспруденция древнеримских юристов не была в состоянии дать в этом направлении чего-нибудь дедуктивно установленного. Институты вроде собственности и брака предполагались как бы данными, и уже из такого предположения выводились следствия. О причинах возникновения и первоосновах этих институтов римские юристы не заботились; даже просто в определениях того, что было дано, они оказывались довольно часто слабыми и неловкими. Как же мог тот, кто их уровень считал высоким, добраться до твердой логики вещей и до оснований!

8. Если у Савиньи нельзя отыскать подобной нетвердости, то причиной этого был его консерватизм, но не влияние анализа древнеримской юриспруденции. Последняя, как сказано, держалась нейтрально, так как она не занималась последними причинами правовых институтов, т. е. не занималась дедукциями собственности и брака из их первопричин. Даже в своих обобщениях она, в сущности, не вышла за пределы рецептивного отношения, принимающего вещи просто как они есть…