«Классовая ненависть». Почему Маркс был не прав

В соответствии со сказанным и для права мы исходим из той мысли, что хотя и должны быть найдены принципы, но что главное дело не в принципах, а в специальных теоремах, которые прежде всего будут признаны правильными, а затем уже только могут быть снабжены дедуктивными доказательствами, т. е. сведением к простейшим отношениям вещей. Последние основания могут и не быть еще достигнуты, и, однако же, отношение вещей может быть вполне ясным и тем обусловить практическую необходимость того или иного поведения. Если бы пожелали для нравственности и права достигнуть наперед уже большего или даже всего в смысле последнего дедуктивного мотивирования, то помогли бы только своего рода правовому нигилизму и при нынешнем положении дела только в исключительных случаях достигли бы абсолютно-обязательных установлений.

Итак, если мы, несмотря на сказанное сейчас, имеем в виду некоторые высшие обобщения и ставим на передний план подлинно принципиальные теории, то этим мы вовсе не допускаем возможности, чтобы теперь уже для каждой практической правовой необходимости можно было бы найти аналогичный способ вывода. Задача, к которой мы приступаем, слишком нова, чтобы в скором времени и при наличности еще и теперь господствующего полухаоса возможно было ожидать хотя бы только приблизительно полного, определенного и твердого решения всех главных проблем.

Чтобы с нашей стороны установить прежде всего все понятия о собственно справедливости и праве между людьми, мы предположим, что человек существует на нашей планете в единственном числе или – что практически сводится к тому же – живет и действует в такой обширной области, что при своей деятельности не встречается ни с каким другим индивидуумом, будь это животное или человек. О таком изолированном человеке можно сказать, что даже при самой дурной воле он не может совершить такой подлинной несправедливости. Он может жить развратно, делать себе самому вред, разрушать свое здоровье – все это касается лишь его одного и даже косвенно не влияет на других. Конечно, такой случай – просто измышление, однако же отнюдь не бессмысленное. Он должен иметь значение математической схемы, и он выполняет свое назначение, показывая, что при правонарушениях всегда может идти дело только об отношениях между человеком или, если желают, понимать вопрос еще более абстрактно, – между ним и другим живым существом.

Самые простые понятия частного права не имеют никакого смысла, если человек мыслится вполне изолированным, как в нашей схеме. При таком предположении он может, в меру своих сил, фактически овладеть некоторой частью природы; но в этом факте не содержится ровно никакого подлинного присвоения, а еще того менее имеет место действительная собственность. Даже простое владение еще отнюдь не имеет смысла такого фактического господства, посредством которого другие исключались бы в качестве не владельцев. И остается также совершенно безразличным, насколько далеко этот отдельно мыслимый человек распространяет свое господство над природой. Нет никого, кто мог бы его остановить и заявить со своей стороны притязание на распоряжение некоторой частью природы и для себя. Итак, в каждом направлении обнаруживается, что о правовых понятиях может идти речь лишь постольку, поскольку два индивидуума пожелают создать что-нибудь совместно, в смысле добра или зла.

3. Второй основной схемой должна быть схема двух лиц, которые соприкасаются друг с другом в своей деятельности и вторгаются своими возможными правонарушениями в сферы деятельности друг друга. Поскольку эти два человека равны между собой, каждый из них может предъявить одни и те же притязания. Если один расширяет свое господство над природой, то и другой может пожелать того же, и дело здесь в том, чтобы эти стремления к расширению не скрещивались взаимно и не мешали друг другу. Соблюдение равенства в мере господства и соответственное взаимное ограничение будет здесь единственным средством предупредить конфликт. Каждый из двух желает полного и исключающего другого господства над некоторой частью природы. Он желает видеть сохраненным факт исключительного владения и на вторжение в его сферу должен смотреть, как на несправедливость, которая прежде всего направлена против его личности и его господствующей над вещами воли. Но если оба они признают, что их фактическое владение в порядке вещей и надолго должно уважаться, то этим самым они признают взаимно право собственности в подлинном смысле слова. Но не только через такое молчаливое или явно выраженное соглашение действительное, полное и исключительное господство превращается в право на это господство; уже одно то обстоятельство, что вторжение в чужую сферу было бы несправедливостью, обусловливает предварительную внутреннюю квалификацию этого отношения как права.