Клаудиа, или Дети Испании

— И это, — усмехнулся дон Гаспаро, — заметьте, Ваша Светлость, несмотря на всеобщее заблуждение, полагающее, будто лишь человек, чье время ограничено, умеет по-настоящему ценить его. Наоборот, лишь не думая о конце, можно работать по-настоящему плодотворно, а не кое-как и наспех.

— Да, мой друг. Смерть дурной наставник, она портит нравы и вынуждает совершать бесконечное количество ошибок. Однако по-настоящему начинаешь понимать это лишь после того, как минуешь первую сотню.

— Да, как ни странно, это действительно так, ваша светлость. Лишь на второй сотне я, наконец, полностью успокоился, и далее дела потекли на удивление легко. Но неужели после первой тысячи не появляется никаких новых ощущений?

— Нет, мой ненасытный друг, — весело рассмеялся граф де Милано, — принципиально никаких новых ощущений уже не возникает. А что, неужели вас не устраивает состояние божественной благодати?

— Ну что вы, граф, как можно, — тоже усмехнулся дон Гаспаро. — И все-таки, порой странно видеть, — вновь с грустным вздохом добавил он, — как люди могут находить эту жизнь скучной. Я не говорю о тех, кто считает ее ужасной; эти несчастные просто запутались в лабиринтах чужих и собственных хитросплетений. Но встречаются ведь по-настоящему неглупые и даже талантливые люди, которые не понимают, что истинное благо никогда не может ни утомить, ни наскучить.

— Безбожники, друг мой, безбожники. Я уже тысячу лет не удивляюсь этому; возможно в этом и заключается мое единственное и особое достижение по отношению к вам.

— Ах, да, пожалуй, опять вы правы, Ваша Светлость, и все это и в самом деле гораздо проще, чем порой хотелось бы думать. Только через отрицание божественности дара он и оказывается не оцененным по достоинству.

В этот момент слуга доложил, что прибыл граф де Мурсиа.

— Просите, — распорядился дон Гаспаро, после чего отошел от окна и тоже сел в кресло, стоявшее по другую сторону камина.

Еще через пару мгновений дверь снова распахнулась, и в комнату быстрым и бодрым шагом сильного собранного человека вошел высокий мужчина весьма крепкого телосложения.

— Бо дио, друзья мои! — на каталанском наречии приветствовал он обоих. — Если б вы только знали, как счастлив я снова видеть вас, — широко и приветливо улыбаясь, сказал он и остановился прямо посередине комнаты.

— Мы тоже чрезвычайно рады видеть вас, дон Стефан, — с легкой улыбкой ответил вошедшему дон Гаспаро и указал ему на широкий турецкий диван, — располагайтесь, граф. Как я понимаю, за эти годы вы вдоволь насиделись и на жестких табуретах в вентах, и на каменных скамьях церквей, и просто на соломе.

— О, да, мой проницательный дон Гаспаро, я насиделся, а еще более, как вы обычно любите выражаться, накувыркался, предостаточно. Любому добропорядочному сеньору хватит на десять жизней. Но особенно славно, друзья мои, покувыркался я в последние дни. Держу пари, вы еще ничего не знаете о Трафальгаре!

— Догадываюсь, что вы, любезный граф, имеете в виду мыс Трафальгар, — лукаво улыбнувшись, предположил граф де Милано, — где, по всей видимости, адмирал Нельсон дал бой соединенным испанскому и французскому флотам.

— Вы удивительно проницательны, Ваша Светлость! Это действительно так, и смею заметить, свой последний бой, ваша светлость! — торжественно произнес граф де Мурсиа.

— Адмирал Горацио Нельсон погиб?! — удивился дон Гаспаро и даже приподнялся в кресле.

— Увы, сеньоры. Замечательный флотоводец скончался от ран к вечеру двадцать первого дня прошлого месяца.[118]

Наступила торжественная тишина, длившаяся довольно долго, после чего дон Гаспаро почти неслышно три раза щелкнул пальцами, и в каминную тоже бесшумной походкой тотчас вошел лакей. На серебряном подносе сверкали три бокала и темнела запыленная бутылка.

— Я думаю, нам следует почтить память этого выдающегося человека, сеньоры, — тихо сказал он и жестом отпустил слугу, занявшись вином сам.

— Нельсон был бы совершенно великолепен и даже достоин лучшей участи, если бы не опозорил себя расстрелом двух тысяч безоружных пленных в Португалии, — спокойно вставил де Милано и продолжил, обратившись к гостю. — И все-таки он был непобедимым флотоводцем, поэтому я, так же, как и вы, дон Стефан, готов держать пари, что франко-испанский флот в этом сражении не победил. Ибо, насколько я понимаю диспозицию, само то, что битва произошла у мыса, а не в акватории, уже заранее предрекало победу англичан. Франко-испанскому командованию не следовало покидать Кадисской бухты. Они должны были навязать англичанам условия боя наиболее выгодные для себя, а не для противника.

— Вы совершенно правы, дон Херонимо, — сделав глоток вина, грустно ответил дон Стефан. — Но, к сожалению, нашей объединенной эскадрой командовал этот бездарный француз, адмирал Вильнев. Ему нужно было во что бы то ни стало выполнить приказ Наполеона и прорвать блокаду. И он посчитал, что простого численного перевеса в количестве кораблей для этого вполне достаточно.