Клаудиа, или Дети Испании

И все-таки Мануэль уже не мог больше обходиться без ее советов. Больше того, первого министра королевства нередко даже посещала крамольная мысль о том, каким бы счастьем могло вдруг оказаться для Испании внезапное, по мановению волшебной палочки случившееся исчезновение всей королевской семьи и воцарение на троне их с Женевьевой… К тому же, Марии Луизе, этой испанской Мессалине, было уже под шестьдесят, и Годой каждый раз прикасался к ней со все большим отвращением. Иногда, загнанный в угол пренебрежением Женевьевы, физической омерзительностью королевы и тяжелой ситуацией в стране, где теперь почему-то все смотрели на него как на мерзавца, он пытался найти утешение в доступных женщинах или Пепе. Но просительниц больше не было, махи из Манолерии смотрели на него едва ли не с ненавистью и не льстились более ни на какие деньги, а Пепа… Пепа несколько лет назад вдруг замкнулась, и из гордой эстремадурской красавицы, олицетворявшей для Мануэля родину и юность, превратилась в усердную богомолку. Она то и дело ездила по всевозможным монастырям и замаливала какие-то несуществующие грехи. Между этими поездками она каким-то чудом все-таки умудрилась родить ему еще одного мальчика, но к нему Мануэль был равнодушен, да и малыш оказался слишком обыкновенным — не то, что первенец и красавец Игнасильо. Конечно, поначалу Мануэля немного смущали столь откровенно черные глаза мальчугана, но потом он вспомнил, что его бабка по матери была черноглазой. Да и Пепин отец, цыган-полукровка, тоже был черноглазым, и в юности Мануэль даже немного его побаивался. И с тех пор у Мануэля не было по этому поводу никаких сомнений, на которые, к тому же, не имелось ни времени, ни охоты.

Несколько раз Мануэль пробовал завести речь о детях и с Женевьевой, но в ответ встречал такую ледяную улыбку, а в глазах ее видел такой всячески скрываемый, но все-таки прорывающийся страх, что прекращал эти разговоры первым. Впрочем, к великой и тайной радости Князя мира Жанлис очень любила Игнасио, часто возилась и занималась с ним, и мальчик тоже отвечал девушке взаимностью. Так что порой при взгляде на них Мануэлю даже казалось, что перед ним не возлюбленная и сын, а двое его детей, причем, мальчиков, особенно когда они в верховых костюмах возвращались с прогулки — или девочек, когда рядились во всевозможные костюмы, ставя домашние пьесы.

Однако жить с Женевьевой ему с каждым днем становилось все трудней. В ее присутствии он все чаще и чаще начинал себя чувствовать какой-то пустышкой, идиотским шаром с горячим воздухом внутри, который недавно показывал на Кастеллано[120] некий заезжий француз. И Мануэль начинал внутренне бесноваться, из-за этого совершая все новые и новые ошибки.

Вот и сейчас холодный ответ Женевьевы задел его за живое.

— Я вынуждаю?! А, может быть, это ты своими насмешками провоцируешь меня? Я тружусь дни и ночи напролет, страна окружена шпионами и врагами, король — безмозглое чучело, Фердинанд только и знает, что плести против меня интриги, а ты… Ты вместо того, чтобы помочь мне, насмешничаешь и возишься с этим старым синим чулком Осуной! Да ты просто больше не любишь меня!

И в наступившей на миг тишине, прерываемой лишь тяжелым дыханием старого Клавеля, дремавшего перед столом, вдруг прозвучали убийственные слова Женевьевы.

— Да, Мануэль, на этот раз ты не ошибся: я больше не люблю тебя.

— Что?! — Годой даже задохнулся. Он рванул на полной белой шее крахмальный платок, раздался неприятный звук разрываемой ткани.

Женевьева медленно встала.

— Вероятно, я должна была сказать тебе об этом раньше, как только… как только поняла это сама. Но я не сделала этого, и потому ни в чем не виню тебя — только себя. И поэтому я остаюсь с тобой… и буду с тобой и далее, — с усилием закончила она.

— Ты снова смеешься надо мной! — не помня себя, закричал Мануэль и, подскочив к ней, стиснул узкие девичьи плечи. Клаудиа не дрогнула и не сделала попытки вырваться — она лишь печально отвернулась. И тогда ее взгляд упал на распахнутую настежь дверь, в которой, застыв подобно мраморному изваянию, стоял полковник королевской гвардии. И его серые глаза обожгли ее льдом.

— Ваше высочество, конвой ждет, чтобы сопровождать вас на корриду. Вы опаздываете уже на двенадцать минут, — бесстрастным голосом сказал полковник и не отвел взгляда.

Клаудиа вспыхнула до корней волос и оттолкнула Мануэля с такой недюжинной и не подозреваемой в столь хрупком теле силой, что тот едва не упал на стол.

— Вам было приказано ждать внизу, полковник! Вы пойдете под трибунал! — взвизгнул герцог Алькудиа и выбежал из столовой.

* * *