Клаудиа, или Дети Испании

Однако вскоре пробегавший мимо мальчишка крикнул им, что французы подогнали еще двадцать пушек, и потому ходят слухи о необходимости капитуляции. Действительно минут через десять к баррикаде подошел молодой легионер и презрительно и дерзко предложил условия сдачи. Все угрюмо молчали. И тогда Аланхэ пролез сквозь дыру в баррикаде, выпрямившись, привычным жестом поправил сбитый еще утром аксельбант, и громко и внятно сказал усмехавшемуся в усы офицеру:

— Если бы вы были способны разговаривать вашей саблей, сеньор, то не обращались бы так со мною… и всеми нами.

— Так это ваш ответ?

Но граф уже уходил, повернувшись к французу спиной.

Через минуту вновь грянул бой.

К вечеру Артиллерийский парк был французами взят, баррикады по площадям разгромлены и начались повальные аресты. Арестовывали всех подряд, мирных жителей, женщин, подростков. Тюрьмы Буэн Сукес, Ретиро, Монклоа, Сан-Бернардино переполнились до отказа, и еще до наступления темноты французское командование издало приказ о расстреле на месте всех, имеющих оружие, если их застали в количестве больше восьми человек. Спустя час вышел другой приказ — арестовывать людей, похожих на английских агентов. Прокатилась новая волна, но арестованных больше не вмещала ни одна тюрьма, даже дворцовая, и убивать стали, уже не думая ни о шпионах, ни о повстанцах. Расстреливали внутри тюрем, в тюремных дворах, на улицах, у монастырских и у дворцовых стен. Последние сорок четыре человека были расстреляны солдатами, одетыми в черные гетры и помятые кивера, на склоне холма принца Пия между четырьмя и пятью часами утра. И городской сумасшедший, расстреливаемый в этой последней партии, кричал, перекрикивая ружейные залпы:

— Вы знаете, что такое Испания?! Знаете?! Это наша земля, наши дети, наши дома, наши короли, наши войска, наше богатство, наша история, наше величие, наша слава, наша религия, наши могилы!..

И от этих криков дрожала земля, и дрожали руки солдат, лишь множа тем самым муки несчастных пленников…

Часть третья. ДУША САРАГОСЫ

Глава первая. Желанный

На редкость невеселое народное гулянье на празднике с «веселым» названием «Похороны сардинки» 17 марта 1808 года к вечеру каким-то странным образом переросло в откровенный бунт.

Множество людей в темных одеждах, местами перемежающихся всполохами красных плащей, стягивалось с факелами к Аранхуэсскому дворцу. Все изрядно разогретые вином, что-то кричали, и отчетливо различить в этом всеобщем гвалте можно было только все чаще и громче выкрикиваемое «Да здравствует Фердинанд!» Чернь разгулялась не на шутку, гвардия же подозрительно бездействовала.

Клаудиа пробиралась темными коридорами дворца к потайному выходу, крепко держась одной рукой за плащ Хуана, а другой не менее крепко сжимая ладонь Игнасио. Сердце ее бешено колотилось. Мальчик, еще толком даже не успевший понять, что именно происходит, почему лучше оставить мать, чем остаться с ней, куда они теперь направляются, а главное — почему посланный отцом гвардеец сменил лейтенантский мундир на цивильное платье и хотел спасти одну только Женевьеву, инстинктивно тоже вцепился в руку этой странной француженки, всем своим существом чувствуя, что и его спасение сейчас заключается только в ней одной.

Но вот, наконец, на мгновение замерший на пороге и к чему-то прислушивавшийся Хуан распахнул дверь, и все трое выскользнули из гудящего, как улей, дворца, направившись в отдаленный конец сада. На улице оказалось едва ли не светлее, чем во дворце. Клаудиа невольно обернулась и увидела, что за ними по небу расплывается багровое зарево. Неужели они посмели поджечь дворец?! Но, словно отвечая на ее немой вопрос, Хуан пробормотал:

— Это только конюшни. Дьявольщина, свет нам совсем не на руку, — и ускорил шаги.

Они пробирались через то заливаемый сполохами пожара, то на мгновения погружавшийся в полную мглу дворцовый сад, где, несмотря на гарь, тонко и остро пахло едва раскрывшимися листьями. Во вспышках света отчетливо блестели лезвия шпаги в руках Хуана и маленькой даги, судорожно зажатой в кулачке Игнасио. Крики со стороны площади перед дворцом становились все сильнее и угрожающей; слышался звон разбиваемых стекол, падение людских тел и самое страшное — то могучее дыхание толпы, которое ясно говорит, что уже ничего остановить невозможно. И от этого ощущения неотвратимо нависшей угрозы, словно вернувшись на четырнадцать лет назад, Клаудиа вдруг вновь ощутила тот ужас, который испытала когда-то в лавочке Бадалоны, слушая разговоры о революции во Франции. Страшный призрак тетки Гильотины вновь встал перед ней — неумолимый, безжалостный и неопределенный. Но теперь призрак этот превратился в реальность: у них за спинами бушевала разъяренная толпа, готовая в любой момент настигнуть и уничтожить, ни о чем не спрашивая и никого не щадя. Клаудиа невольно еще крепче ухватилась за плащ Хуана и почти до боли сжала пальцы свободной руки Игнасио.