Клены в осенних горах. Японская поэзия Серебряного века

Обогнул угол дома, за околицу вышел –
два тополя в цвету стоят одиноко.
Несколько пушистых гроздей
с ветвей безмолвно свисают,
в синеве небес покачиваясь под облачными льдами.
Увядшая трава на редкость темна, уныла.
Ручеек цвета ртути –
словно картинка на лакированном подносе.
Кустарник в излучинах затуманен дымкой.
Сейчас где-то там, за сизыми полями,
директор школы, наверное,
закончил подстригать бородку
и улегся в постель, вытянув ноги.
Проповедник господин Сирафудзи[109]

,от вечерней проповеди уставший,
должно быть, перед сном сидит с чашкой чаю.
А может быть, все это было вчера вечером?
Может быть, сейчас директор встает
с важным видом
и садится писать отчет по школе,
а преподобный Симадзи Тайто,
знаменитый законоучитель,
идет через луг, торопясь на первый утренний поезд.
А может быть, дело происходит ночью,
что можно предположить, взглянув на тень
моей шляпы.
Серп луны будто острым грифелем прорисован
на небе.
Бледный ветер доносит аромат периллы[110].
Месяц – словно клубничный усик.
Серебряный серп, в воде и в моем глазу сверкая,
перемещается по небосклону.
В излучине ручья мой сосед Такити
весь день косил сено
и, наверно, на обратном пути обронил охапку –
то-то небо так поблекло и выцвело в середине.
Странный кисловатый вкус ветра…
Ветер… Иудино дерево со спутанными ветвями.
Перистые облака над пустынным полем,
загадочные белые полоски.
Я роняю карандаш, как слива спелый свой плод
роняет,
и безмолвно сливаюсь с ветром.
Дуновенье ветра, пахнущего укропом…
Чьи-то останки… синева… колокол в отдаленье…
Долго ли я проспал?
Синяя звезда одинока, прекрасна, прозрачна.
Облака словно плавают в растопленном воске.
Палые листья – как перья из хвостов птичьих.
Я отчего-то дрожу, будто лист тополиный…

Заповеди, запрещающие алчность и похоть