Клеопатра: Жизнь. Больше чем биография

С этой эпитафией от Хармион не может поспорить никто (и никто не может сказать лучше: Шекспир, например, цитирует ее дословно). «Доблесть потерпевшего неудачу доставляет ему истинное уважение даже у неприятеля»[122] [79], – замечает Плутарх, и в окружении Октавиана все полны сочувствия и восхищения. Клеопатра проявила недюжинное мужество. Остается неясным только, как ей удалось совершить свой последний подвиг. Октавиан полагает – либо говорит, что полагает, – что ее укусил аспид (египетская кобра). Прибыв на место происшествия вслед за своими помощниками и желая оживить царицу, он обращается к псиллам – народу, который, как верят ливийцы, нечувствителен к змеиному яду [80]. Говорят, они могут на вкус определить, какая змея укусила человека, а пробормотав заклинания и отсосав яд из ранки, способны вытянуть смерть из окоченевшего трупа. Псиллам не удается воскресить Клеопатру. И это неудивительно: ни Дион, ни Плутарх не уверены насчет пресмыкающегося – оно наверняка пробралось в историю позже. Даже Страбон, приехавший в Египет вскоре после ее смерти, не был убежден в его существовании [81].

Есть тысячи причин сомневаться, что Клеопатра использовала аспида. Женщина, известная блестящими решениями и тщательной проработкой любого плана, вряд ли стала бы доверять свою судьбу дикому животному. Существует масса более быстрых и менее болезненных способов. К тому же это кажется слишком уж удобным – царица Египта убита символом царской власти Египта: в змее гораздо больше мифологического, чем практического смысла. Даже самые благонадежные кобры не способны быстро убить трех женщин подряд, а аспид особенно выделяется своей медлительностью. Двухметровую египетскую кобру, шипящую и раздувающуюся, вряд ли удалось бы спрятать в корзинке со смоквой или прятать там долго. Гораздо проще воспользоваться готовым зельем, на что, похоже, и намекал Плутарх, рассказывая об экспериментах Клеопатры. Скорее всего, она выпила отравленный напиток – например, снадобье на основе болиголова с опиумом, как когда-то Сократ, – или натерлась токсичной мазью. Загнанный в угол Ганнибал принял яд за 150 лет до нее, то же пытался сделать Митридат. Дядя Клеопатры, царь Кипра, отлично знал, как поступить в 58 году до н. э., когда пришли римляне. Если принять как данность, что она умерла по той же причине, что и Хармион, и в том же положении, в котором ее нашли, можно сделать вывод, что Клеопатра почти не мучилась. Не было судорог, непременно вызываемых ядом кобры. Эффект от этого токсина был больше всего похож на наркотический, смерть наступила тихо, быстро и практически безболезненно. «Впрочем, – объявляет Плутарх, но его столетиями не слышат, – истины не знает никто» [82].

Отстраненная от дел почти на два века змея мертвой хваткой вцепилась в повествование. Кобра Клеопатры – золотая жила античной истории, удобное приспособление, подпорка, отличный подарок художникам и скульпторам, сюжет для поэтов и писателей, эксплуатируемый вот уже 2000 лет. Обнаженная грудь, кстати, тоже немало послужила искусству, хотя ее и не было в оригинальной легенде. Очень быстро змея размножилась: Гораций вставляет в свою оду «разъяренных змей» [83]. Вергилий, Проперций и Марциал следуют его примеру. Пресмыкающееся – в единственном или множественном числе – появляется в каждой ранней хронике. Начало этому положил Октавиан: скульптуру «Клеопатра со змеей» несли по улицам Рима во время его триумфа. Змея была не только узнаваемым символом Египта, где свернувшиеся кобры тысячелетиями украшали головы фараонов. Она, высеченная в камне, вилась вокруг Исиды на многочисленных статуях богини. Она проползла и в культ Диониса. Даже если не трогать иконографию, несложно догадаться, что именно пытается сообщить человек, соединяя женщину со змеей. Мать Александра Македонского – самая кровожадная психопатка из всех македонских цариц – держала змей в качестве домашних питомцев, пугая с их помощью мужчин. А до нее были Ева, Медуза, Электра и эринии: когда женщина заключает союз со змеей, хорошего не жди. Октавиан, смеем предположить, навсегда спутал нам карты, позвав тогда псиллов. Он держал исторические хроники в узде так же крепко, как в юности (по рассказам) держал в узде свои сексуальные желания. Очень похоже, что он пустил нас по ложному следу, и мы так и бредем по нему уже два тысячелетия.