Кликуша

Но поймав на себе хмурый взгляд сына, она замолчала и ушла в кухню. Алексей еще долго смотрел на бледное лицо жены, но подойти к ней так и не смог. На душе у него была двойная тяжесть – первая из-за сына, а вторая из-за того, что сегодня днем на ферме бойкая доярка Катька уж больно яростно утешала его в темном углу, а он бесстыже мял руками ее полную грудь.

В последнее время Алексей чувствовал себя таким несчастным и одиноким, но никто на это не обращал внимания, всем было дело только до Прасковьи. А пышногрудая Катька его пожалела, приласкала, и он не выдержал, окунулся в ее теплые объятия, как в омут.

«Я Катьку брошу. Вот поправится Прасковья, и сразу брошу!» – так пообещал сам себе Алексей, глядя на застывшее, сильно осунувшееся лицо жены.

***

Спустя три дня к Прасковье пришла ведьма Марфа. В руках у нее был зажат кулек. Ведьма строго посмотрела на Прасковью, лежащую в кровати и строго сказала:

– Чего разлеглась? Держи!

Она протянула Прасковье кулек, та взяла его, но побоялась поднять край тонкого платка, который прикрывал лицо ребенка. Он не шевелился в одеяле, не кричал, и в душу ей закралось горькое чувство.

– Мертвый? – тихо спросила Прасковья, и губы ее задрожали.

– Угу, – буркнула в ответ Марфа, – хоронить тебе принесла.

Подойдя к комоду, она стала торопливо запихивать в рот оладьи, которые свекровь принесла Прасковье на завтрак.

Прасковью словно окатило ледяной водой. Она беззвучно открывала и закрывала рот, взгляд ее блуждал по комнате. Ей казалось, что в тот момент вся она поломалась на части.

– Забери, – прошептала она, протянув кулек с ребенком обратно ведьме, – забери его. Я не могу. Я не могу…

Марфа удивлённо взглянула на Прасковью и проговорила с набитым ртом:

– Дай хоть доесть! Больно вкусные у свекрови твоей оладьи!

Прасковья снова прислонила к груди кулек, и вдруг услышала из-под платка странный скрипящий звук, как будто скрипнуло несмазанное колесо у телеги. Она замерла, и тут внезапно кулек зашевелился, а через пару секунд спальню огласил громкий плач младенца. Прасковья дрожащей рукой подняла платок, и увидела перед собой красное, сморщенное личико. Младенец надрывался от плача, а Прасковья смотрела на него и не верила своим глазам.

– К титьке его приложи, дуреха! Взглядом-то ребенка не накормишь! – усмехнулась Марфа.

– Так нет уже молока. Сгорело, – растерянно проговорила Прасковья.

– Ты мне голову-то не морочь. Мать свое дитя без молока не оставит. Прикладывай к титьке, пойдет молоко само.

Прасковья развязала тесемку на ночнушке, оголила грудь и неумело поднесла младенца к пухлому коричневому соску. Ребенок начал жадно сосать. И вскоре Прасковья почувствовала приятное покалывание в груди – молоко и вправду пришло. Она широко улыбнулась, склонила свое счастливое лицо к ребенку и с наслаждением вдохнула нежный, сладкий запах. Внутри нее забурлил восторг. Прасковья запрокинула голову и громко рассмеялась счастью, обрушившемуся на нее.

– Щекотно как! Ох, щекотно! – воскликнула она, рассматривая личико сына.

А потом она снова склонилась к нему и принялась целовать.

– Егорка мой! Мальчик мой родименький! Кровинушка моя!

Марфе надоело смотреть на их нежности, и она направилась к выходу. Прасковья подняла голову и сказала ей:

– Спасибо тебе, Марфа! Спасибо, что выходила моего сыночка. Одного только не пойму – зачем же ты меня обманула? Я же чуть с ума не сошла, поверила, что умер мой сыночек! Зачем ты так со мной?

Ведьма медленно обернулась, и лицо ее исказила скорбная усмешка.

– Привыкай, бабонька. Горести-то твои еще только начинаются.

Тяжело вздохнув, Марфа вышла из комнаты, а Прасковья пожала плечами и, улыбнувшись, снова склонилась к сыну, который уже сладко спал, прижавшись щекой к ее груди.

– Все будет хорошо, Егорка! Мы живы, мы теперь с тобой вместе, это значит, что все у нас будет хорошо, – прошептала Прасковья и поцеловала сына.

Она закрыла глаза и почувствовала себя по-настоящему счастливой. Но спустя несколько часов ее хрупкое счастье разбилось вдребезги.

Акулина вернулась домой и, едва увидев на руках невестки ребенка, так разволновалась, что тут же выхватила внука из рук Прасковьи и унесла к себе в комнату. Прасковья, с трудом поднявшись с кровати, попыталась забрать сына, но Акулина отталкивала ее и не давала пройти к младенцу.

– Ты еще слишком слаба! Лежи, поправляйся. Мальчику здоровая мать нужна, а не калека немощная! – кричала на весь дом Акулина.

– Я вам его не отдам! Это мой ребенок! Мой!

Алексей метался от жены к матери и не знал, как успокоить обеих. А еще он не знал, кто из них прав. Вроде бы, Прасковью можно понять – она мать и должна сама заботиться об их новорожденном сыне, но ведь Акулина более опытная, она родная бабушка мальчику, она хочет, как лучше. Прасковья-то ведь еще и вправду не окрепла. Поэтому Алексей растерянно смотрел на кричащих друг на друга женщин, но был не в силах остановить ссору. Тишину в доме восстановил его отец.

– А ну молчать, бабы! – рявкнул он.