Кликуша

Прасковья с трудом открыла глаза и увидела перед собой мужа. Она вымученно улыбнулась, но Алексей был бледен, под глазами его залегли глубокие тени. Первые мгновения после пробуждения Прасковья пребывала в блаженном неведении – ей не сразу удалось понять, где она, и что с ней произошло. Но потом она вспомнила последние секунды перед тем, как потеряла сознание. Она судорожно вздохнула и хотела встать, но не смогла – тело пронзила острая боль. Прасковья вскрикнула, закусила губу.

– Лежи, не вставай! – прошептал Алексей, – нельзя тебе сейчас вставать. Роды были очень тяжелыми.

– Но я ничего не помню, Алеша! – прошептала Прасковья, – Ничегошеньки!

Она обвела тревожным взглядом спальню и снова взглянула на мужа.

– Где мой ребенок? – всхлипнула она.

– Успокойся, Прося, – голос Алексея стал строгим, – успокойся и послушай, что я тебе скажу…

Он положил руки жене на плечи, чтобы хоть как-то успокоить ее, но у Прасковьи от этого все внутри налилось тяжестью.

– С тобой во время родов случился припадок, ты чуть не умерла, Прося, – сказал Алексей, – Ты вся черная лежала… Я так напугался! Да что там я! Мы все чуть со страху не померли, так ты была плоха. Повитуха сделала все, что смогла. Она несколько часов кряду вытаскивала из тебя ребенка. Он шел неправильно, не мог сам выродиться, и, к тому же, был весь обмотан пуповиной.

– Он жив? Ребенок жив? – дрожащим голосом спросила Прасковья.

Ей было страшно смотреть на Алексея. Ей казалось, что на лице мужа и так уже все написано, поэтому она смотрела в стенку, кусая губы и глотая слезы.

– Ребенок… – выдохнул Алексей, – ребенка твоя мать унесла к ведьме Марфе.

Прасковья резко повернулась к мужу, и он не выдержал, разрыдался, вытирая слезы крепко сжатыми кулаками.

– Это мальчик, Прося. Наш первенец – мальчик! Все, как я хотел. Но он так слаб, что ведьма, и та махнула на него рукой. Она сказала, что он не жилец, Прося. Надежды у нас нет.

Прасковья сжала кулаки, и лицо ее сделалось серым, точно превратилось в камень

– Я должна быть с ним. Что бы ни случилось, я хочу быть рядом с ним, – яростно проговорила она.

– Нельзя, Прося. Ведьма не велела тебе ходить туда, – возразил Алексей, – да и силы тебе восстановить нужно, слаба ты.

– Я все равно пойду, мало ли что ведьма Марфа велела! – упрямо сказала Прасковья и, сморщившись от боли, скинула ноги с кровати.

Алексей отошёл от нее и вдруг стукнул кулаками по комоду изо всех сил. Прасковья вздрогнула от неожиданности, уставилась непонимающе на мужа.

– Мне ведьма наказала тебя туда не пускать. Говорит, держи ее, вяжи веревками, если вздумает пойти. Нельзя! Так что не доводи до греха, не пущу тебя никуда, Прося, – мрачно сказал Алексей, а потом вышел из спальни.

Прасковья снова попыталась подняться с кровати, но у нее не вышло – голова кружилась, а ноги были слабые, как травинки. Одной ей до Марфы точно не дойти. Она ткнулась лицом в подушку и завыла хриплым голосом. Плач этот был таким страшным, каким может быть только плач матери по потерянному дитя.

***

На следующий день к Прасковье пришла Зоя. Она крепко обняла дочь и поцеловала в макушку. На лице женщины застыла скорбь, которую она не могла скрыть, как не пыталась.

– Мамочка… – сквозь слезы взмолилась Прасковья, – скажи правду, что с моим ребенком? Ты была у Марфы? Что там? Мне здесь никто ничего не говорит. Якобы жалеют меня, а я ни есть, ни спать не могу от неизвестности этой. Даже если умер он, все равно скажи. Хоть знать буду.

Зоя взяла дочь за обе руки.

– Жив сынок твой. Да только плох он, Просенька. Была я давеча у ведьмы. Лучше не надейся, что свидишься с ним. Помрёт скорее всего – так Марфа сказала. Крепись.

Прасковья сжала зубы, отвернулась к стене и ничего не ответила матери.

– Бес твой не вышел, Прося, – тихо проговорила мать, боязливо оглядываясь и переживая, что кто-нибудь ее услышит, – припадок может повториться в любой момент.

Прасковья махнула на нее рукой, давая понять, что не желает разговаривать об этом.

– Если почувствуешь, что скоро… – начала Зоя, но Прасковья ее грубо перебила.

– Начнется и начнется. Мне уже без разницы! – закричала она, – Уходи, мама!

Уголки губ Зои поползли вниз. Она изо всех сил сжала кулаки, чтобы не разрыдаться. Слегка замешкавшись в дверном проеме, она тяжело вздохнула и вышла из комнаты.

***

Следующие две недели Прасковья прожила, точно в кошмарном сне. Она почти не ела, плохо спала и целыми днями смотрела в одну точку перед собой. Грудь ее была каменной, полной молока. Прасковья молча сносила и физическую, и душевную боль.

– Поревела бы она лучше, облегчила бы душу, – прошептала как-то Акулина Алексею, стоящему в коридоре, и в ее словах послышался укор.

Но Алексей покачал головой.

– Хоть сейчас к ней не лезь, мама! Видишь же, тяжко ей, страдает она.

– Хороши страдания! Ни слезинки не проронила за все время. Кто же так страдает-то? – проворчала Акулина.