Клин клином

Тут женские руки исчезают куда-то. Денис, наклонив свою тяжелую голову вперед, высматривает самый близкий желтый огонек. Внезапно раздается какой-то грохот, и досточка, на которой он сидит, переворачивается…

* * *

Он плачет, скорчившись на полу, под визгливый звук стиральной машины. Никто не душил его, никто не топил. Это ощущение, будто слово крутится на языке, но все никак не вспоминается, уже не кажется ему таким таинственным… ведь он всегда знал, чьи это руки. Всегда. Но это знание таилось глубоко, невозможно глубоко под слоями его страхов.

Никто не топил его.

Никто.

Никто.

Он закашливается от слез. Когда он пытается встать, в глазах вспыхивают разноцветные пятна. Голова по ощущениям взрывается. Когда в ванну заходит Катя, все вокруг погружается во тьму.

* * *

Очнувшись в своей кровати с мокрым полотенцем на лбу, Денис охает от боли в висках. В ту же секунду совсем рядом слышится какое-то шевеление, затем над ним возникает лицо, которого здесь быть не должно.

– Сынок. – Мама касается его щеки рукой. Другая ее рука в гипсе покоится в перевязи. – Ты так долго спал. Как же… как же ты нас напугал, мой милый.

Он неуклюже приподнимает тело, чтобы опереться спиной о подушку, и мокрое полотенце шлепается ему на живот. Мама убирает его и поправляет одеяло. Денис чувствует себя разварившейся клецкой. Мозги совершенно отказываются соображать. На короткое мгновение мелькает мысль, что мать ему чудится, на самом деле ее здесь нет.

Он хватается за лоб от того, как сильно все двоится перед глазами, затем его ладонь тяжелым булыжником падает на что-то бумажное. Раскрытая записная книжка. Прищуривается – Славкина. Должно быть, мама читала песни Банина, пока Денис спал. За все время в деревне уже и забылась ее раздражающая привычка брать чужие вещи без разрешения.

– Ма. – Он закрывает книжку и сует под одеяло. – Ты здесь откуда?

Она убирает выбившуюся прядь волос себе за ухо. Стрижка у нее короткая, а у висков заколоты невидимки. Это ее молодило бы, если бы не осунувшееся лицо.

– Бабушка позвонила, и мы с папой тут же сорвались. – Денис видит за окном темень. «Сколько я провалялся, черт возьми?» Мама между тем продолжает: – Ты так долго не приходил в себя, уже думали скорую вызывать, но, слава богу, очнулся… Катя дала тебе успокоительное, и ты лег в кровать. – Она вновь дотрагивается до его щеки. – Как ты себя чувствуешь?

– Голова только… немного. – Он нехило преуменьшает. Виски ломит нещадно.

– Тогда отдохни еще. Потерпеть недолго осталось. Завтра встанем пораньше, соберем твои вещи. – Мама говорит те самые слова, о которых он мечтал в первые дни здесь: – Папа и бабушка посовещались, и тебя решили вернуть обратно. Видимо, совсем мы замучили Римму Аркадьевну… Ты помнишь, что произошло? Катя нашла тебя на полу без сознания, всего в слезах.

От одной мысли, что нужно объяснять, почему так получилось, телом овладевает тяжелая как свинец усталость. Он уходит от вопроса в спешке:

– Лучше скажи, как твоя рука?

Мама, не отрывая от него цепкого взгляда, досадно прикусывает щеку с внутренней стороны, видно понимает, что ответа не получит.

– Получше, – говорит. – Уже не так сильно ноет.

Денис отвлеченно теребит на своем запястье красную ниточку пряжи, вспоминая, как давным-давно ездил с классом на лыжню. Перед поездкой мама, наслушавшись неврастенического бреда своей сестры, схватила его за руку и сказала:

«Денис, дорогой, посмотри на свои запястья, видишь? Такие же, как у меня. В тебе от меня больше, чем от папы, так что… будь осторожен, хорошо? Опасайся горок, катайся на ровной поверхности и тщательно проверяй снаряжение перед выходом. По моей линии многие ломали руки: твоя бабушка из Толмачевки, помню, мой отец тоже ломал и брат его… Твоя тетя думает, это семейное проклятье, я ей, конечно, не верю, но все равно… Прекрати закатывать глаза, я ведь не шучу с тобой!»

Что тогда, что сейчас это кажется глупой причудой. Лыжня прошла весело, и ни одну руку он не сломал. Ногу, правда, вывихнул, но это не в счет. Мама перечислила всех, кого могла вспомнить, и, будто накликав этим беду, спустя много-много лет поскользнулась на кафеле и повредила запястье.

Но было ли это впервые?

Денис опасливо касается ее холодного гипса.

– Мама. – Нет уверенности, хороший ли сейчас момент, но все лучше, чем тянуть резину. – Ты ведь уже ломала руку когда-то, да?

Мамины губы сжимаются в полоску, почти белеют. Что-то мучает ее, и Денис подозревает, что именно.

– Не совсем. Это была трещина. И тоже ванна. Запнулась, когда…

– …Купала меня.

Ее глаза расширяются, рот приоткрывается, но не в удивлении, нет. В ужасе. Она моргает, и по ее щекам текут горячие слезы.

– Я так люблю тебя, сынок. – Голос ее резко делается мертвым. Денис убеждается в своих догадках: его кошмарные видения – не сны вовсе, они никогда ими не были. – Ты самое драгоценное, что у меня есть, моя половинка. Ты же знаешь, я все готова сделать ради твоего благополучия.