Клинок Минотавра

Братья? Отец? О нет, всего-навсего любовник, который служил при штабе. Я не буду называть его имени и обиды не держу, поскольку в грязной этой истории человек стал такой же жертвой, как я сам. Да, случилась некрасивая ссора. Он кричал, обвиняя меня в воровстве, в поведении, недостойном офицера и… дуэли запрещены, но видит Бог, я пытался его образумить. И будь иной способ отстоять остатки своей чести, я бы воспользовался им. Я не намеревался убивать его, поскольку к превеликому своему огорчению за малые эти дни успел понять, что представляет собой моя прекрасная жена. Черноглазая? О да, то проглядывала черная ее душа.

И она же, Анастасия, смеялась, глядя, как мы кричим друг на друга.

Ведьма!

Поверь, это не просто слово.

Как бы там ни было, но дуэль состоялась, из-за женщины, которая смотрела на нас с жадным ожиданием. Безумная… я же, дурак, и тогда безумия не заметил. И да, я желал лишь ранить, но клинок, будто ожив, рванулся из моей руки, он вошел в грудь моего соперника, и тот умер.

Скандал удалось замять, однако, сам понимаешь, со службой я распрощался. И признаюсь, этому обстоятельству был рад. Ты был всецело прав, говоря, что военная стезя – не для меня.

С супругой своей, которая уже не отрицала, что жила с убитым мною офицером, сказав лишь, что я сам виноват, она же воспользовалась шансом устроить свою жизнь, я вернулся в старое наше поместье. Думал о том, чтобы появиться в столице, но после отказался от этой мысли. Во-первых, слухи о скандале и недостойном поведении женщины, которую я столь неосторожно взял в жены, наверняка докатились бы до Петербурга. Во-вторых, у меня не было денег на то, чтобы вести столичную жизнь. Списавшись с отцом и братом, я рассказал им об обстоятельствах моего увольнения и женитьбы, был прозван дураком, но все же оба они сошлись на том, что отныне мой удел – жизнь в старинной, от матушки доставшейся усадьбе. Я не противился.

Анастасия пришла в ярость.

Она не видела себя женою сельского помещика, но желала блистать в высшем свете, не понимая, что сама же закрыла себе путь к нему. Она требовала от меня немедля отправиться в Петербург и сразу ко двору, рассчитывая, должно быть, на колдовскую свою красоту. Сперва я пытался говорить с ней, объяснять, я готов был простить ей ложь, предлагал начать жить наново, с чистой страницы, ведь каждому Господь дает новый шанс. Она же смеялась мне в лицо.

Или плакала.

Обвиняла в том, что я обманом увез ее в глушь и собираюсь упрятать от людей.