Клинок Минотавра

От самоубийства меня остановил лишь Мишенька.

Если бы ты знал, до чего он походил на нее, на мою драгоценную Аннушку, которая, верю, простит мне все прегрешения, дождется на той стороне и утешит мятущуюся мою душу.

Я признал сына, несмотря на то что и в нашем тихом провинциальном болоте сие естественное для человека порядочного действие вызвало немалый скандал. Почему-то упрекали меня не в смерти Аннушки, в которой я был косвенно виновен, не в позоре ее – мертвые сраму не имут, но именно в том, что взял дитя в дом. Никогда мне не понятна была таковая избирательность общественного мнения. Что ж, я принял молчание и презрение как должное. Признаться, мнение соседей не особо меня занимало.

Мишенька рос тихим и болезненным мальчиком, послушным, радовавшим, что меня, что наставников, которые отмечали его не по-детски острый ум, сообразительность, любознательность. По натуре своей он был молчалив и застенчив, однако же упорен.

Шли годы.

И я как-то притерпелся к боли, хотя по-прежнему весьма часто навещал могилу моей Аннушки. Я находил немалое утешение в беседах с отцом Серафимом, старым, если не сказать, древним и мудрым той особой житейской мудростью, которой Всевышний оделяет некоторых своих детей вне зависимости от того, учены ли они. Отец Серафим молился со мной и рассказывал истории из жизни своего прихода, никогда не называя имен, но меж тем любая из его историй была весьма и весьма поучительна. Иногда мы смеялись, иногда – грустили… и видит Бог, даже грусть рядом с этим человеком была светла. Он стал мне и духовным отцом, и единственным другом. Мишенька тоже любил его. К великой нашей печали отец Серафим, и без того не отличавшийся крепостью телесной и здоровьем, занемог. Он кашлял давно, но показаться доктору не желал, проявляя невиданное доселе упорство. На мои же упреки отец Серафим отвечал, что, дескать, жизнь его – в руках Господа. И лечился багульниковым отваром, настойками да притираниями.

Он преставился весной, на Пасху, что вызвало немало разговоров. К величайшему своему удивлению, я узнал, что повинен в этой смерти, что окружен проклятьем, которое падает на любого человека, ежели тот осмелится в чем-то мне перечить. Да, признаю, что порой мы с отцом Серафимом спорили, он называл меня безбожником и грозился отлучить от церкви, однако сии слова касались исключительно некоторых моих политических воззрений…

Извини, дорогой друг, что тебе приходится вникать в скучные дела провинции, но я рассказываю все, желая, чтобы ты понял причины моего беспокойства.