Клинок Тишалла

– Ты все еще не понимаешь. – (Тан’элКот отступил на шаг – никакая стойкость не помогла бы ему вынести эту скверну – и отошел бы дальше, если бы не уперся в живую несокрушимую стену вставших за его спиной соцполов.) – У меня есть друзья и соратники в самом Конгрессе праздножителей, это ты понимаешь? Меня, как и Кейна, невозможно задержать, равно как нельзя причинить мне вред. Мое благополучие бережет твой собственный Совет управляющих – и, я полагаю, они будут… обеспокоены… твоим образом жизни.

Кольберг отошел на цыпочках, склонил голову к плечу и, прищурившись, посмотрел на бывшего Императора. Его резиновые губы разъехались в невеселой ухмылке.

– Позволь объяснить.

В этот момент затылка Тан’элКота коснулась шоковая дубинка, и бывший Император рухнул, судорожно дергаясь, в залившую пол кровавую кашу. Один из социальных полицейских прицельно пнул его между ног, другой – под ребра, третий – по почкам, тогда как четвертый продолжал обрабатывать голову. Беспомощный, он лишь извивался на полу: разряд шоковой дубинки парализовал периферические двигательные нервы, и конечности не повиновались его воле. После каждого пинка изо рта Тан’элКота вырывался короткий хрип. Он плакал бы, если бы у него остались силы. С каждым ударом по его телу прокатывалась взрывная волна, проносившая безличную злобу соцполов сквозь все защиты, которые выстраивал на ее пути рассудок. Беспомощность буравила кожу, всасывалась в кровь, ввинчивалась, будто червь, между мышечными волоконцами.

Бесстрастно и крайне профессионально безликие полицейские избили его. И оттого, что один из них лишь пару минут назад прикоснулся к нему, как человек к человеку, было еще больнее.

6

Должно быть, он потерял сознание – и, скорее всего, не раз. Наконец – он не мог бы сказать когда – избиение прекратилось.

Сознание возвращалось постепенно, вместе с потоком ощущений, нараставшим, будто он постепенно увеличивал громкость мира. Легкое неудобство, какое можно испытать, слишком долго пробыв в медитации, постепенно сменялось жгучей, пульсирующей болью в ребрах, в спине; в паху она превращалась в пробившую ядра спицу – одновременно тупую и острую, уже знакомую и настолько яростную, что подкатывала тошнота.

И свет – тусклый, кровавый, сочащийся сквозь закрытые веки. При попытке прищуриться заболело избитое, опухшее лицо. Кто-то держал его голову на теплых, мокрых коленях. Он боялся открыть глаза. И этот запах – гнилостная вонь хищника…

Эта вонь говорила о том, на что он не в силах был посмотреть.

– Теперь ты понимаешь? – спросил Кольберг, поглаживая Тан’элКота по щеке, словно Богоматерь скорбящая. – Мы на одной волне?

Тан’элКот вздрогнул.

Он ничего не мог с собой поделать.

Лицо его вспыхнуло от стыда, от унижения, от осознания собственной уязвимости. Некая отстраненная часть его рассудка абстрактно пережевывала эту мысль, изумляясь эмоциональным эффектам банального насилия.

Кольберг ждал, терпеливый, как ящерица, но Тан’элКот был не в силах ответить.

– Что ж, – невозмутимо проговорил Кольберг. – Как ты можешь догадаться, твое интервью репортеру Клирлейку не показалось мне забавным. Совсем. Ты думаешь, что я могу не выполнить свою часть сделки. Это оскорбительно. Ты думаешь, что можешь подчинить меня своей воле при помощи общественного мнения и политического давления. Это еще более оскорбительно.

Он извернул шею и в упор уставился в застывшие глаза Тан’элКота:

– Больше не старайся оскорбить меня. Не люблю.

Бывший Император попытался заговорить, но остаточные эффекты шокового разряда позволили ему только прохрипеть невнятное «ннн… ннн…».

Это и к лучшему: он не до конца еще взял себя в руки. Он вспомнил о Фейт, о ее связи с речным божеством и уцепился за эту мысль. Если он сможет удержать ее в себе, надежно замкнуть в глубине зрачков, то сможет пережить и все остальное. Ему достаточно выжить. Тогда он снова станет Ма’элКотом и в тот день сможет сполна расплатиться за все унижения.

– Но по-настоящему я разозлился не из-за этого. – В голосе Кольберга не было злости. В нем вообще не было ничего человеческого. – Я разозлился, когда ты начал болтать, будто Майклсон еще жив. Теперь, когда мы обнаружим, что он действительно жив, доверие публики будет принадлежать тебе. Ты решил, что это очень умно. Тебе следует понять еще одно. – Он нагнулся и взял Тан’элКота за руку. – Умники пробуждают во мне аппетит.

Он склонился еще ниже, будто намеревался почтительно и скромно поцеловать руку бывшему Императору, – и сжал губами мизинец Тан’элКота, словно грошовая шлюха, разогревающаяся перед отсосом. Тот попытался что-то сказать, но не смог и лишь застонал.

Кольберг стиснул зубы.

– …Гхнг… гхххх… – прохрипел бывший Император.

Кольберг жевал его палец, глодал, хрустел косточками, будто пес, добирающийся до костного мозга; потом, склонив голову к плечу, он крепко прихватил сустав коренными зубами. Кость треснула, и палец оторвался. Кровь брызнула фонтаном, и Кольберг жадно припал к ране.