Ключ

Пленные опустились на горячую, разогретую за день землю. Люди жаловались на затекшие в одеревеневших, заскорузлых от грязи сапогах, ноги. Просили снять цепи, чтобы разуться, почиститься. Многие просили воды. Солдаты делово сновали мимо и не обращали внимания на просьбы и требования пленников. Обозники раскладывали свои, маленькие, костерки, ставили на них незамысловатую глиняную посуду и варили походные похлебки: от всей сморенной, вяло шевелящейся ленты поднялся и растекся широко вокруг одуряющий аромат мяса, овощей, специй. С голодухи у Никиты закружилась голова. Рот наполнился вязкой слюной. Он сглатывал, но чувствовал лишь сухую крупу дорожной пыли с солоноватым привкусом пота. Вокруг смеялись и оживленно переговаривались довольные, располагавшиеся на отдых люди. Теперь он слушал другую часть истории нападения на обоз. Она подтверждала его догадки. Обычная тактика грабителей: пропустить богатую, хорошо охраняемую голову обоза и отсечь пару десятков последних телег — мелких купцов и крестьян — в этот раз не принесла успеха. Буквально перед стычкой обоз нагнал свежесформированный отряд вольных дружинников, направлявшийся в столицу. Джентльменам удачи изменила их своенравная покровительница. Появись дружинники чуть раньше, и они обогнали бы обоз, так и не узнав, что происходит за их спинами, задержись чуть в пути — и пришлось бы преследовать грабителей по остывшим следам, в чужом, плохо знакомом лесу, родном доме шайки. К несчастью, они с девочкой очутились в самой гуще событий.

Дружинники сильно потрепали шайку, да и преследование тех, кто пытался скрыться, сложилось удачно. Но Вадимир был взбешен. Внезапное и непрошенное вмешательство озлобленных постоянными грабежами крестьян стоило жизни шестерым молодым, не обученным еще толком дружинникам. И потому ликование спасенных торговцев было тихим и сдержанным, с оглядкой на посуровевших солдат, потерявших своих товарищей в первые же дни службы.

А те не особо спешили заниматься нуждами пленных. Помимо костров на периметре, они поставили костры поменьше, на которых и готовили в объемных походных котлах какое-то густое варево. Торговец средней руки в знак благодарности предоставил один из своих фургонов капитану Вадимиру и его офицерам. И вскоре после того, как обоз окончательно замер — жующий и успокоенный — за Никитой пришли. Пара солдат подошла, молча и деловито сняла оковы. Только тут, получив возможность разогнуть руки, он сообразил, как же они затекли. Зашипел от боли в вывороченных суставах. С трудом встал, был подхвачен с обеих сторон дюжими парнями в кольчугах и то ли отведен, то ли оттранспортирован к фургону капитана.

— Эй! Куда?! А как же мы?! — возмущались за спиной, но никто не обратил внимания на эти крики.

Пока его волокли мимо костров, со всех сторон вслед несся едва различимый гневный ропот. Многие ехали на базар с семьями, и женщины не могли сдержать злорадства. Ему пообещали и каторгу, и веревку на шею, и вечные муки ада. Он же пытался размять руки и срочно придумать какую-нибудь правдоподобную историю.

Фургон, с приподнятым на шестах боковым полотнищем, был ярко освещен изнутри парой фонарей, распространявших густой, тяжелый запах масла. Под этим своеобразным навесом расположился сооруженный из снятого борта фургона стол, за которым, сидя на чурбаке, ждал капитан. Он писал что-то на длинном куске бумаги, вертел в пальцах и покусывал длинное тонкое стило. Так и не придумавший ничего путного Никита был готов уже импровизировать на ходу, однако капитан не обратил на него ровно никакого внимания.

— Карманы. — Бросил он коротко.

Почуяв движение, он опередил расторопных служивых, и сам вывернул содержимое наружу: зажигалка, складной нож, блокнотик из заднего кармана джинсов. Документы, телефон и бумажник остались у девочки, в куртке. Один из конвоиров принял добычу, другой — обшарил-таки карманы сам, провел ладонями вдоль пояса, проверяя ремень, приподнял брючины, ощупал голени. Кроссовки живо его заинтересовали.

— Гляди-ка, чудная обувка... — капитан вскинул голову, скользнул взглядом, но остался равнодушен, а вот часы на руке его привлекли больше.

— Ну-ка, сними браслет.

— Это не браслет, это часы, — ответил Никита, расстегивая замок.

— Тебя забыли спросить.

Солдат принял часы, пару раз щелкнул замком, пока нес к столу капитана, передал в руки и покрутил головой удивленно.

— Такая дорогая вещица в такой дешевой оправе, серебро было бы много богаче. С какого чудака ты это снял?

— Что за металл? Сталь? — Капитан покрутил титановые часы, закрыл-открыл браслет, отложил в сторону. Взял блокнот, пролистал. Вернулся на первую страницу. — Соколов Никита Александрович. Это чье?

— Моё, — этот простой вопрос вдруг ошарашил его. .

— Значит это твое имя? — кажется, капитан, не поверил ему.

— Да.

— Ну-ну. А почему здесь, — он развернул открытый блокнот лицом к пленнику, указал на бледно-серое печатное слово name, — письмо Белгрское, а все остальное написано по-нашему?

Никита молчал, не зная, что ответить. Вадимир смотрел долго и пристально. Наконец, вздохнул удрученно.