Клуб Дюма, или Тень Ришелье

— Много всего. Тут, надо заметить, помогло еще и объемистое дело, заведенное на него в полиции. Он родился не то в 1644-м, не то в 1647 году, был мушкетером, корнетом в королевском иностранном полку — в ту эпоху это было чем-то вроде Иностранного легиона; потом стал капитаном в кавалерийском полку под командованием Бопре-Шуазеля. После окончания войны с Голландией — на которой погиб д’Артаньян — Куртиль остался в этой стране, сменив шпагу на перо; он писал биографии, исторические сочинения, мемуары — не всегда от собственного лица, собирал анекдоты и непристойные сплетни, ходившие при французском дворе… Из-за чего у него и случились неприятности. «Воспоминания господина д’Артаньяна» имели оглушительный успех: пять изданий за десять лет. Но они вызвали недовольство Людовика XIV — его задел неуважительный тон, в котором рассказывались подробности из жизни королевской семьи и ее приближенных. Так что сразу по возвращении во Францию де Куртиля арестовали и отправили в Бастилию, где он прожил на казенный счет почти до самой своей смерти.

Актер воспользовался паузой в рассказе и совершенно некстати и невпопад продекламировал строки из «Заката во Фландрии» Маркины[61]:

Нами правил капитан, что явился
смертельно раненным в пылу
смертельной агонии.
Сеньоры, что за капитан!
Капитан тех времен…

Или что-то в этом роде. Ему очень хотелось покрасоваться перед журналисткой, на чьем бедре, кстати, рука его лежала уже совсем по-хозяйски. Другие, особенно прозаик — тот, что писал под псевдонимом Эмилия Форстер, — бросали на него взгляды, полные зависти или плохо скрытой злобы. Вежливо помолчав, Корсо вернул мне бразды правления:

— А много ли позаимствовал Дюма у де Куртиля, придумывая своего д’Артаньяна?

— Много. Правда, в «Двадцать лет спустя» и «Виконте де Бражелоне» он пользовался другими источниками, а вот истории, описанные в «Трех мушкетерах», взяты главным образом у де Куртиля. Но Дюма озарил их сиянием своего гения, сделал литературой совсем иного уровня. Хотя, повторяю, взял он готовые наброски: отец, благословляющий д’Артаньяна, письмо к господину де Тревилю, ссора с мушкетерами, которые в первом тексте были братьями… И миледи… Первый и второй д’Артаньяны похожи как две капли воды. У де Куртиля он чуть циничнее, чуть корыстолюбивее и чуть менее надежен. Но это — тот же человек.

Корсо склонился над столом.

— Раньше вы говорили, что Рошфор символизирует темные силы, злой рок, преследующий д’Артаньяна и его друзей… Но ведь Рошфор — всего лишь агент.

— Разумеется. Штатный агент его высокопреосвященства Армана Жана дю Плесси, кардинала де Ришелье…

— Злодея Ришелье, — вставил Корсо.

— Злодея Карабеля[62], — провозгласил актер, видно решивший рта нынче не закрывать.

Студенты находились под впечатлением от лекции, они что-то записывали или просто старались слушать, не пропуская ни слова. Только девушка с зелеными глазами держалась независимо, в стороне от остальных, словно заглянула сюда случайно, пробегая мимо.

— Для Дюма, — продолжил я, возвращаясь к теме, — во всяком случае, в первой части цикла романов о мушкетерах, Ришелье становится тем героем, без которого не обходится ни одно романтическое или приключенческое сочинение: это пребывающий в тени могущественный враг, воплощение Зла. Для истории Франции Ришелье — великий человек, а вот в романах о мушкетерах автор реабилитировал его лишь двадцать лет спустя. Таким образом, хитрец Дюма будто бы покаялся и пошел на мировую с реальностью, хотя роман от этого не сделался менее интересным. Дюма же отыскал другого негодяя — Мазарини. Справедливость восстановлена, в уста д’Артаньяна и его товарищей вложены хвалы в адрес покойного, слова о величии былого врага. Но Дюма руководствовался отнюдь не нормами морали. Он всего лишь придумал подходящую форму раскаяния… А вспомните первую книгу цикла, где кардинал замышляет избавиться от герцога Бекингэма, погубить Анну Австрийскую или дает карт-бланш миледи… Там Ришелье — воплощенное злодейство. Его высокопреосвященство для д’Артаньяна — то же, что Гонзаго для Лагардера[63] или профессор Мориарти для Шерлока Холмса. Дьявольская тень…

Корсо прервал меня нетерпеливым жестом. Это показалось мне странным. Я уже успел узнать его повадку: обычно он хранил молчание, пока собеседник не исчерпает своих аргументов, не выдаст всю информацию до последней капли.

— Вы дважды употребили слово «дьявольский», — сказал он, сверяясь со своими записями. — И оба раза применительно к Ришелье… Не увлекался ли кардинал оккультными науками?

Слова его имели неожиданное последствие. Девушка с любопытством повернулась к Корсо. Теперь он смотрел на меня, а я — на девушку. Не подозревая о своем участии в забавном треугольнике, охотник за книгами ждал ответа.