Читаем Клуб для джентльменов полностью

— У меня все в порядке, спасибо за звонок. Еще немного не в себе, но иду на поправку.

— Чем я могу помочь?

— Это ты провожал меня до дома вчера?

— Господи! Похоже, ты была совсем плохая. Нет, не я. Попросил одного человека.

— В любом случае спасибо. Ты уже сделал для меня важное дело.

— Как насчет доктора? — спрашивает Питер. — Могу организовать хорошего специалиста. Раз — и прямо к тебе домой.

Я слышу щелчок пальцев. Питер любит этот жест: мол, всё делается по одному щелчку моих пальцев. Щелк — и из ниоткуда соткется доктор для ангелочка.

— Глупости, — говорю я, — доктор не нужен. Элементарное отравление. За сутки проходит. Уже завтра буду тип-топ.

— Ты уверена?

— Уверена.

— Ну смотри…

— Смотрю.

— А может, чем другим помочь?

— Нет, спасибо, у меня все в порядке.

— Да ты не стесняйся. Я просто хочу тебя как-нибудь подбодрить. Как насчет роскошного букета цветов?

Тут в дверь звонят.

— Это что, ты? — говорю я и улыбаюсь про себя.

— Не-а, — говорит он, — всего лишь посыльный из цветочного магазина.

Я бреду к двери. Вид у меня преотвратный: халат, шлепанцы, помятое лицо, волосы как мокрая солома.

Огромнейший букет цветов, за которым человека вообще не видно. И, разумеется, это никакой не посыльный, а сам Питер — выглядывает из-за букета и довольно улыбается.

— Приветик. Вот примчался при первой возможности.

Я отвечаю скептической ухмылкой.

— Ты ко всем своим заболевшим танцовщицам мчишься с букетом?

— Разумеется. Я ведь джентльмен.

— Ну, раз джентльмен, тогда заходи.

Я бросаю взгляд в окно на его «шприц». Внутри угадывается Джон за рулем. Что хозяину, что водителю небось крайне не по себе в моей глухомани, так далеко от центра Лондона. Однако сегодня на улице тихо. Одна тетка выгуливает собачку. Странноватого вида паренек сидит под деревом на церковной ограде…

Питер заходит в мою квартирку, и в ней сразу становится тесно. То есть еще более тесно. С непривычки Питер задевает мебель. Его запах мгновенно завоевывает все пространство: теперь тут пахнет хорошими сигарами, дорогой «ягуарской» кожей и классным лосьоном после бритья.

— Где тут у тебя кухня? Поставлю цветы в воду. А ты — марш в постель. Отдыхай.

Через минуту он появляется из кухни с большим глиняным горшком, в котором я держу кухонную утварь — всякие лопаточки-половнички-сбивалочки.

— Тут в комнате ваза, — говорю я с кровати.

— А это чем не ваза? — улыбается Питер.

— Ну… впрочем, как тебе удобней.

— У тебя очень мило и уютно, — говорит он, ставя горшок на стол и усаживаясь в кресло.

Про себя я бешусь. Этот номер с горшком означает, что, выйдя на кухню в следующий раз, я обнаружу развал лопаточек-половничков-сбивалочек на столе. А Питер воображает, что он очень талантливо перепутал горшок с вазой и мнит себя обаяшкой Хью Грантом или еще кем в том же роде, тогда как на самом деле он просто геморрой.

— Послушай, Питер, цветы — это, конечно, замечательно. Но как они должны помочь больному желудку?

Из головы не идет бардак, который он мне устроил на кухне. И вообще противно болеть. И противно, когда тебя видят больной. Сидеть на смятых простынях и без макияжа… О Господи!

— Цветы — в качестве извинения.

— За что? — спрашиваю я. — За то, что ты хотел подкупить меня приглашением в роскошный ресторан?

— Ну и за это тоже. Но больше за то, что я ляпнул: «Там, откуда ты, хорошеньких девушек в избытке».

— А что, не в избытке?

— Нет. Таких, как ты, больше не существует.

Мое дамское креслице ему мало. Он в нем не помещается толком, поэтому сидит на краешке, и вид у него неестественный — экзотическая рыбина вне привычной водной среды. Он очень старается быть простым и добрым. Но глядя на него, я чувствую себя героиней «мыльной оперы» — и моя квартира вдруг кажется теледекорацией. Так нормальные люди не живут.

По-прежнему сидя на краю кровати, я кладу ноги на кофейный столик. Питер смотрит на них. Слава Богу, у меня новенькие и милые домашние тапочки.

— Ладно, извинения приняты, — говорю я. Мне нравится, каким взглядом он пожирает мои ноги. — Так, значит, я могу теперь ходить на любые кастинги?

Он пожимает плечами.

— Если захочешь — как я тебя остановлю?

— Что ж, хорошо.

Я краем глаза наблюдаю за ним. Он рассматривает мою гостиную. Похоже, ему нравится сводчатый потолок, который я ненавижу. Питер сидит на краю кресла и похлопывает руками между колен.

— Да, раз уж ты тут, — говорю я, — должна рассказать тебе, что вчера в клубе случилась странная вещь. Которая заставляет меня подозревать, что другие девушки в курсе.

Он резко выпрямляется. По его лицу пробегает страх.

— И на чем основано твое подозрение? — спрашивает он, хмуря брови.

Я пересказываю разговор о веб-камере. Он с задумчивым видом переваривает информацию.

— Что, прямо так и сказали: «попроси его»?

— Нет, твое имя не было упомянуто вообще. Но почему-то они воображают, что я могу повлиять. Или на Терри, или на тебя. И тут не их фантазия виновата. Сколько раз я, по-твоему, могу надолго исчезать в кабинете Терри, прежде чем на это обратят внимание?

Питер вскакивает, сует руки в карманы и нервно прохаживается по комнате. Маска доброго и заботливого мигом слетает.

Перейти на страницу:

Все книги серии Альтернатива

Похожие книги

Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза