Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Определенно: отращу бороду, приторочу к бамперу собачью голову, прогоню метлой по мостовой осколки витрин своего первого «Макдоналдса».

– «Ты рожден править Евразией… Лучше больше бегай по утрам и исполняй задания Союза… Современный мир, откровенно говоря, дрянь…» – сосед водит пальцем по измятому катехизису молодого евразийца.

– Да уж, ницшеанская вещь, – с уважением шепчет его товарищ.

Рассматриваю своих потенциальных коллег. Двадцатилетняя активистка, похожая на Ульяну Громову. Статный азиатский батыр, играющий скулами. Молодой дугинский обер-фюрер, еще один барбудо с толоконным лбом; быть может, на выборах нам предстоит вместе штурмовать пятипроцентный барьер.

Дугин постепенно глохнет, как автомобиль, которому выстрелили в радиатор; но его прана разлита в воздухе, струится по головам, искрит, неоновыми потоками носится по территории монастыря. Выныриваю из царского помещения, окунаюсь в быстро густеющий на евразийском морозе, черный, как машинное масло, воздух. Гудит ветер в проеме колокольни, гуляет зеленоватый лунный луч по кресту. К Тайным палатам на дружескую вечерю маршируют активисты международного «Евразийского движения». Монастырь гудит, словно заново запущенный гигантский двигатель: тяжело проворачиваются асбестовые звонницы, топчутся рафинадные терема, приседают алебастровые палаты. Уже из автобуса, сквозь скулеж, рычание и царапанье соседей, слышу, как оттуда, из самого сердца тьмы, доносится: «Живьем брать демонов!»

Отъезжая, замечаю, что в руках у обер-фюрера – кошелка с британским и американским флагами. Пытаюсь вспомнить слово… Этот, как его: мондиализм.

Тропа электриков

«И тогда, не в силах вынести красоту Гинканку… Кинкаку… Гукику… – с утра пораньше меня стукнуло в онсене, это такие японские бани, током, и поэтому я путаю некоторые экзотические слова, – монах поджег его, и самое знаменитое здание в Японии превратилось в…» Во что оно там превратилось, М. все равно не слышит. Я пересказываю ему финал «Золотого храма» Мисимы и одновременно пытаюсь протолкнуть сына поближе к восстановленной достопримечательности. Кинкакудзи, как, впрочем, и Гинкакудзи, Серебряный павильон, представляет собой рубленую избу размером с дачу на Николиной Горе; мостики, клены и кривые сосны обеспечивают пейзажу ощутимо «японский» характер. Находиться рядом с этими священными для аборигенов строениями днем так же странно, как в чужой спальне ночью. Японцы испытывают коллективные оргазмы при любой возможности – в период Цветения сакуры, в сезон Красных кленов, при виде того, как Золотой храм отражается в пруду, а тень от Серебряного ложится на залитый лунным светом белый песок. Выглядят они (японцы) в этот момент так, будто – как минимум – увидели голую Мэрилин Монро в ванне с мыльной пеной. Большинство из них буквально стонут от восторга (меньшая часть – от того, что их кости не выдержали напор толпы и уже хрустнули). «Смотри, как круто выглядит, да?» М. увлеченно разглядывает петушка на позолоченном коньке и кивает: «Похож на эмблему Тоттэнхэма».

Идея съездить в Японию с ребенком лишь на первый взгляд кажется не менее здравой, чем все остальные: это ведь такая удивительная страна, там есть самурайские замки, деревни ниндзя, роботы и шинкансены. Штука в том, что у нынешних детей нет того пиетета перед Японией, какой испытывали их отцы в восьмидесятые – когда «Легенду о динозавре» считали лучшим фильмом в мире, а большинство «фирм», что рисовали на самопальных «монополиях», были японскими. С чем ассоциируется Япония у детей сейчас? Подозреваю, что с экс-нападающим ЦСКА Кэйсукэ Хонда и наборами лего-ниндзяго.

От Серебряного храма – Гинкакудзи – вдоль аккуратно закатанного в бетон ручья, из которого там и тут живописно торчат ржавые трубы, проложена так называемая Тропа философов: дорожка, где в стародавние времена любил прогуливаться известный философ Нишида Китаро. На вопрос, какие конкретно проблемы обдумывал этот мудрый человек, я ответить затруднился, и М. потерял к философии всякий интерес. Более того, обнаружив, что тропа на самом деле состоит из двух параллельных, устланных бетонными плитами дорожек, он заявил, что пусть по Тропе философов хожу я сам – тогда как он будет путешествовать сепаратно, по «тропе электриков» (над второй тропой была проложена линия электропередач, и ему стало интересно, получится ли в ручье японская баня, если опустить провода в воду). Пейзаж действовал умиротворяюще, но в воздухе пахло скандалом.