Клыки Доброй Матери

— Хотел бы я знать, — задумчиво сказал Бахари, — как четверо, которым досталась самая лёгкая работа из тех, что я даю, не справились с ней. Погляди в записи, Нибу. Узнай, кто поручился за них. Я всех призову к ответу.

— Я… я проверю…

— Теперь идите и займитесь делом. Идите, я отпускаю вас.

Люди ушли, а Бахари шагнул ко мне, но ничего не успел. Из коридоров донеслись голоса. Бахари застыл, обернувшись, и низко склонился, когда в зал вошёл Светлоликий Фарух, нечёсаный и наспех одетый.

— Хоть сейчас ты там, где я приказал! — воскликнул он. — Что за шум во дворе?

— Тебя потревожили, о Светлоликий? — с тревогой и заботой спросил Бахари. — У людей вышла ссора. Я уже наказал виновных. Час ещё ранний, тебе стоит отдохнуть. Прислать целителя в твои покои?

— Я уже не усну, и это твоя вина, ведь это ты подбираешь людей… Но что с делом, которое я поручил тебе?

— Не гневайся, о Светлоликий, но дело займёт больше времени, чем тебе бы хотелось.

Юноша поглядел зверем, и Бахари вскинул руки, упреждая его слова.

— Тебе удалось добиться ответа быстро, о Светлоликий, но это был не тот ответ, которого ты желал, иначе ты не нуждался бы в моей помощи. Как видишь, спешка не всегда хороша. Попробуем иной путь…

— Моему терпению есть предел, Бахари, — негромко сказал юноша, подходя ближе, — и лучше бы тебе не испытывать его. Я дал тебе дело, а ты сдвигаешь сроки, да ещё и хочешь сказать, что я справился плохо? Со мной он заговорил — ты не смог добиться такого, мой отец не смог, дед не смог!

— Ты совершил небывалое, о Светлоликий, — сказал Бахари без насмешки. — Нас всех сдерживал страх. Однажды было сказано, что людскую кровь жертвовать нельзя… Но когда Старший Брат заговорил с тобой, не предостерёг ли он от чего-то?

— Нет! Он ничего не сказал о крови. В колодце сидит вор и даром ест мой хлеб. Он сознался в убийстве торговца, потому ему отрубят руку и побьют камнями, так возьми его кровь для дела, Бахари! Не дай ей пропасть!

— Мы ещё не расспросили его, о Светлоликий. Я и в этом не хотел бы спешить.

— Может, мне самому сделать это? — спросил юноша, кривя рот. — Мне взяться за нож, раз некому больше и раз никто здесь меня не слушает, будто моя воля ничего не значит?

— Всё будет исполнено, — сказал Бахари, склоняясь, — но позволь мне прежде попробовать бычью кровь.

— Попробовать! Ты уже пробовал. Я дам тебе срока до темноты, а потом ты должен будешь признать, что я прав, и сделать, как я велю!

Бахари согласился.

Однажды я пал. Я утратил своё величие и с тех пор приношу только беды всем, кто рядом. Нуру, бедное дитя, поверившее, что я её спасу — где она теперь, не плачет ли о своей судьбе? Торговцам, что хотели меня продать, я не принёс удачи, и мальчик, так похожий на Нуру, обвинён напрасно.

Меня поливали кровью, и Бахари всё говорил, пока не охрип, всё взывал ко мне, а я думал: нужно встать. Нужно вступиться за мальчика, так будет правильно. Стоит подняться, и меня не оставят в покое, но я должен…

Был душный день. Кровь напитала песок и уже не сохла. Мухи роились вокруг, садились на черпаки, на потные лбы, ползали по моей спине. Мухи гудели, и гудели люди — всё сливалось в один невнятный гул. Я боялся уснуть. Я ждал, когда приведут мальчика, чтобы встать.

Вот пришёл Светлоликий Фарух и с ним другие, и остались у входа, не пошли дальше. Зал, ещё недавно белый и золотой, выглядел хуже, чем двор мясника. Воздух загустел и уже подёрнулся запахом тлена и гнили. Я приготовился, я собрал все силы. Сейчас.

— Прости нас, о Светлоликий, — сказал Бахари, склонившись. — Ничего не вышло. Старший Брат молчит. Ни бычья кровь, ни людская его не пробудила.

Я не мог понять, о чём он говорит. Я пытался, но мысли гудели, как мухи, разлетались… Он сказал что-то важное. Мне стоило это понять, но я никак не мог вернуться к мыслям. Что-то вершилось, звучали слова, а я, скованный странным спокойствием, будто глядел издалека, и меня ничего не трогало.

— Так ты уже взял людскую? — спросил наместник.

Он готов был гневаться оттого, что его приказание опять не исполнено, но теперь гнев утих. Хмуря брови и кусая губы, Фарух глядел озадаченно.

— Вот она, в кадке, и кадка почти пуста. Может быть, это дурная кровь и она ни на что не годится…

Я медлил, и стало поздно.

Я устал от одних только мыслей о том, что придётся втолковывать этим людям, я тянул — и теперь мне незачем вставать. Я предал Нуру, я предал её дважды, и кровь мальчика с синими глазами теперь на мне.

Пусть я и покрываюсь трещинами, может, я проживу достаточно, чтобы время успело исправить всё. Уйдёт всё, свершённое и не свершённое мной. Уйдут в прошлое и эти младшие дети — их быстрые жизни мелькнут, и станет неважно, на сколько вдохов они могли быть длиннее. Новые дети не узнают о моей слабости и трусости, но как быть с тем, что об этом знаю я сам? Как быть с тем, что я никогда не забуду?

Светлоликий Фарух ушёл, ушли и другие. Позже всех убрался Бахари, спросив напоследок задумчиво:

— Может быть, о Старший Брат, кровь должна быть отдана тебе добровольно? Или только кровь Светлоликого угодна тебе?