Князь Евгений Николаевич Трубецкой – философ, богослов, христианин

Смешение понятий «предвидения» и «предопределения», как, впрочем, и некоторые другие распространенные заблуждения в понимании Божественного Промысла и его отношения к человеческой свободе коренятся, по мнению Е. Н. Трубецкого, в свойственной рационалистическому богословию тенденции воспринимать абсолютное сознание по аналогии с отвлеченно понимаемым человеческим сознанием. Связанная с потерей в антропоцентричной философской культуре Нового времени обостренного в святоотеческом богословии апофатического восприятия проявлений Божественной жизни, эта тенденция с неизбежностью усиливается в современной Е. Н. Трубецкому религиозной философии, стимулируя в ней свойственное еще средневековой западной схоластике стремление привносить характерные для человеческого сознания начала – даже его временность – во внутреннюю природу Божества. «Уподобляя божественное предвидение нашему человеческому предвидению, – отмечает Е. Н. Трубецкой, – мы мыслим его как некий временный акт, предшествующий нашим действиям во времени. Такое понимание божественного предвидения совершенно ложно. Это предвидение пребывает вне времени и, следовательно, не есть предшествующее временным рядам событие во времени, а сверхвременный акт, объемлющий их в себе»[159].

Ясное осознание сверхвременности божественного предвидения устраняет еще одно глубоко ошибочное, но достаточно распространенное в рационалистическом богословии представление о наличии причинной зависимости в отношениях между Творцом и творением, не оставляющее места для человеческой свободы и возлагающее на Божественный Промысл ответственность за результаты человеческого произвола. «Не будучи действием во времени, – подчеркивает Е. Н. Трубецкой, – всеединое сознание по тому самому не есть и причина во времени; но оно не есть и сверхвременная причина моих поступков, ибо не в нем, а во мне – начало моих действий. Оно вообще стоит вне всяких причинных рядов: поэтому никакой коллизии между ним и нашей человеческой свободой нет и быть не может»[160].

Последовательно исключая из понимания Божественного Промысла черты психологического и гносеологического антропоморфизма, Е. Н. Трубецкой в то же время избегает соблазна истолковывать действие Божественного Промысла в духе религиозно безличного пантеистического детерминизма. В своей понерологии философ подчеркнуто переносит основную экзистенциальную ответственность за зло в творении на тварную человеческую свободу. При этом зло, проявляющееся в мире именно через эту тварную человеческую свободу, с самого начала определяется Е. Н. Трубецким как начало сверхчеловеческое, не сводимое и не выводимое из человеческой свободы как таковой. Зло в тварном мире, по мнению философа, обладает совершенно особым – по сравнению с человеческим – онтологическим статусом, ибо, «создавая свободную тварь, Бог тем самым допустил не только возможность зла, но и самую его действительность»[161]. Вопрос о действительности зла в творении, представляющийся Е. Н. Трубецкому основным вопросом христианской понерологии, формулируется в его творчестве в наиболее острой и, по отношению к христианской традиции, особенно трудно разрешимой форме вопроса о вечном существовании ада, в котором направленный против Бога произвол тварной свободы как будто достигает своего предельного онтологического утверждения.

Онтологическое обоснование реальности ада в понерологии Е. Н. Трубецкого

«Если Бог есть Любовь, – пишет Е. Н. Трубецкой, – то ад кажется недопустимым, невозможным; если есть свобода самоопределения твари, то допущение возможности ада представляется, наоборот, логически необходимым… Ад выдвигается и сам себя заявляет как инстанция против христианства в его целом; в этом заключается ужасающая сила его искушения, ибо всей своей сущностью ад утверждает, что Бога нет»[162]. В непосредственной зависимости от столь высокой религиозно-мировоззренческой значимости вопроса о существовании ада находится стремление Е. Н. Трубецкого разрешить этот вопрос в связи с важнейшими принципами собственного онтологического учения, представляющего собой не только мировоззренческое средоточие его религиозной философии, но и призванного философски обосновать онтологическую природу всех возможных проявлений тварности, в том числе и ада.