Засада была в получасе езды от края леса. За это время кочевники, словно услышав мое пожелание, сбились поплотнее. От страха, наверное. Лес для них — незнакомая, а потому и опасная среда. Не понимаю, как можно не любить и бояться лес?! В нем безопаснее, чем на городских улицах, что в тринадцатом веке, что в двадцать первом. Впереди скакал на темно-гнедом жеребце плотный мужчина с типичным славянским круглым лицом и светло-русой бородой и усами. Половцы и славяне уже так перемешались, что национальность не определишь по лицу, только по речи, одежде да косолапой походке у большинства степняков. На голове черная шерстяная шапочка-подшлемник. Шлем с шишаком наверху, из которого торчала черная метелка из конских волос, был нацеплен на переднюю, высокую луку. Задняя лука, как и у славян, низкая, чтобы не мешала вертеться в седле, стрелять вбок и назад. На теле длинная кольчуга из крупных колец, с рукавами по локоть и, видимо, с разрезами посередине спереди и сзади, потому что по бокам не топорщилась. Правой рукой придерживает копье, короткое, меньше двух метров, которое лежало на спине лошади перед седлом. На поясе висит сабля. Судя по ножнам, слабо изогнутая. Круглый коричневый щит с зеленым растительным орнаментом по кругу был приторочен к седлу слева. Справа висели горит с луком и колчан со стрелами. На поводу вел неоседланную рыжую лошадь, которая везла тощий мешок. Я пропустил командира половцев немного вперед, чтобы оказался ко мне спиной на дистанции метров тридцать, тихо приказал трубачу, стоявшему позади меня:
— Труби, — и нажал на спусковую пластину арбалета.
Половец не увидел летящий болт, который вошел в спину слева под углом на уровне сердца. Легко пробив кольчугу, влез полностью. Командир половцев дернулся от удара и боли, начал привставать на стременах, а потом завалился вправо.
Медная труба, напоминающая пионерский горн, издала высокий и протяжный звук. Половцы еще соображали, что это прозвучало, смотрели в ту сторону, где стоял трубач, когда в них с двух сторон полетели стрелы и арбалетные болты. Лес взорвался от истошных воплей и ржания лошадей. Внезапное нападение вызвало панику, которая мигом превратила боевой отряд в отару испуганных баранов. Половцы, бросая вьючных лошадей, заметались между холмами. Они понимали, что смогут уцелеть, если будут все время двигаться. Так в них труднее попасть. Никто даже не попытался достать лук или саблю и оказать сопротивление. Расталкивая своих товарищей и брошенных лошадей, они ломанулись по дороге в обратном направлении. И зря. Если бы поскакали вперед, больше бы спаслось. Стрелы и болты догоняли их, вышибали из седел. Вскоре те, кому посчастливилось, скрылись за деревьями. Только быстрый перестук копыт был слышен какое-то время, а потом его заглушили стоны раненых людей и ржание раненых лошадей. Бой длился всего несколько минут, а все пространство между холмами было завалено убитыми и ранеными, между которыми бродили сотни лошадей и, как ни в чем ни бывало, щипали траву. Засада — самый эффективный способ ведения войны. Максимум убитых противников за короткое время и при минимуме потерь среди своих.
— Сколько мы их намолотили! — воскликнул сотник Мончук, позиция которого была метрах в трех справа от меня.
— Сажай своих людей на коней и скачи за половцами, посмотри, что они дальше будут делать, — приказал ему. — В степь не выезжай, не гоняйся за ними.
— Ага, — выдохнул он, глядя на убитых половцев с глуповато-счастливой ухмылкой.
— Пикинеры, вперед! — отдал я второй приказ. — Найдете легкораненого, приведите ко мне.
Из леса начали выходить пехотинцы, оставившие свои пики на позициях. Действую короткими мечами и ножами, они принялись добивать раненых и собирать трофеи. Поскольку все будет поделено по долям, никто не суетился. Оружие складывали в одну кучу, доспехи — в другую, одежду и обувь — в третью, провиант — в четвертую. Арбалетчики, которые до приказа должны были оставаться на своих местах, громко переговаривались. Кто-то хвастался меткостью, кто-то подсчитывал долю в трофеях. А доля будет немалая. Мы перебили сотни три с половиной половцев. Плюс удравшие побросали своих вьючных лошадей. Половину, в основном кобыл, заберу я, но и оставшихся хватит на то, чтобы у каждого моего дружинника был свой конь. До изобретения автомобиля это животное будет выполнять роль символа достатка.
Два пикинера подтащили ко мне молодого половца со сломанной правой ногой и раненого стрелой в левую руку. Я уже заметил, что судьба раздает неприятности ассиметрично: верхней половине тела с одной стороны, нижней — с другой. Правда, бывают исключения, когда парализует всю нижнюю или всю правую часть тела. Но ведь правила и придумывают ради исключений.
— Вот, нашли одного, князь, — доложи молодой пикинеров, лет восемнадцати, среднего роста и жилистый, с кошачьей походкой, дерзким лицом и хорошо подвешенным языком.
Такие нравятся романтичным девицам.
— Как тебя зовут? — поинтересовался я.
— Доман, — ответил пикинер.
— Говоришь по-половецки? — спросил я.