Княжеский отпуск (СИ)

Наутро проснулся, открыл глаза и видит: на полу, рядом со скамьёй, лиса спит. Клубочком свернулась, чёрный нос рыжим хвостом прикрыла. "Откуда лиса-то в моём доме? Никогда такого не было", - думал он. Хотел, было, прогнать её, да пожалел - положил ей под нос кусок хлеба. Лиса проснулась, облизнула хлеб, и, не испугавшись старика, скакнула к нему на скамейку. Долго дед гладил дикую зверюгу по пышному меху, и на время забыл о своей Анютке. Вдруг рыжая плутовка прыгнула со скамейки, и, выбежав из избы, скрылась в лесу. Через час оттуда вернулась Анютка - голая, вся в синяках. Дед выбежал ей навстречу, накинул на неё тулуп и повёл домой. Он не стал ни о чём спрашивать, только напоил Анютку чаем с липовым мёдом и уложил спать.

А лисой той и была эта самая Анютка: когда она об земь-то случайно ударилась, то и оборотилась в зверя. И живёт та Анютка, как поговаривают, до сих пор, только обходит она всех стороной, потому как ни с кем дела иметь не хочет".

Матрёна Тимофеевна замолчала, и только тихо потрескивали догорающие свечи в люстре, да мышь скреблась под полом.

Все разошлись по своим комнатам. Граф плохо спал той ночью, думая о завтрашнем отъезде: всё ли собрано в дорогу, отданы ли нужные распоряжения по имению?

Князь лежал с открытыми глазами - сна не было, и не шла из головы сказка: он представлял себе и красивую девушку - лису, и старика в, Богом забытой, глухой стороне. Однако, что-то в том рассказе не давало князю покоя, будто, старуха не договаривала главного: и всплакнула она в середине сказки, хотя, её понять можно - это всё женское; и живёт Анютка до сих пор, как кто-то поговаривает.

Он встал и вышел на балкон. Облокотился об узкие деревянные перильца ограждения. Ночной остывший воздух напоминал осенний, а не тот, что в середине лета. На небе - ни звёзд, ни луны. Непроглядная тьма, непривычная князю, прожившего все годы в крупных городах Российской империи, заставила его испытать ощущения пустоты и оторванности от всего живого: ни одна птица не пела, перестали крякать утки на пруду, не слышно даже шороха насекомых на листьях - полная тишина. Вот отведи сейчас человека от этого дома шагов на двести в сторону леса, брось его там, не откликаясь на торопливое "ты где, ты где?", и не найдёт он обратной дороги. Может даже, в такой темноте пропадёт и само желание искать ту дорогу, исчезнет и сам человек, и останется только его тело без души и сознания. И только это тело, подчинившись древнему инстинкту, захочет лечь прямо там - в холодную пыль, где только что оно стояло, беспомощно озираясь, словно безглазое, в надежде поймать, или, хотя бы, ощутить капельку спасительного света. А потом оно свернётся тугим клубком, сожмётся как можно сильнее, и будет лежать вот так - тихо-тихо, пока не засветлеет полоска утреннего света над макушками чёрных деревьев. А если этот человек в той темноте не один, и всё тело и слух ощущает рядом неизвестного кого-то, которому и днём-то довериться страшно...

От таких мыслей князь покрылся мурашками: они пробежали от затылка вниз, легли широким шлейфом, охладив всю спину, а в пятках закололо невидимыми тонкими иглами, словно, кто-то поднял его на необыкновенную высоту, и отпустил руку... Князь еле оторвался от тонких перил, впившихся в его локти и ушёл в тёплую комнату.

6

Сергей Петрович проснулся в первом часу дня. Шторы оставались отдёрнутыми со вчерашней ночи, когда он выходил на балкон. Солнечные лучи широкой горячей полосой лежали поперёк кровати, деля её пополам. Он встал мокрый от пота, прошёлся по комнате, припоминая ночные сны, но их не было - осталась лишь тяжесть от тех ночных ощущений, когда он на короткое время перестал быть собой, и будто висел в воздухе над бездной.

Князь снова вышел на балкон и увидел в ярком солнечном свете белые резные перильца, бывшие вчера той единственной нитью между тем миром - миром тьмы и первобытного страха, и этим - светлым, спокойным, когда природа, открытая человеку, то медленно, то стремительно рождает в нём желание смотреть при ясном свете на её бесчисленные творения, слышать их звуки, вдыхать их запахи, прикасаться к ним.

Он смотрел на деревья и не узнавал их, вчерашних ночных, когда они слились с черным небом. Теперь же, в яркий час, они были живыми, говорливыми: изумрудные на просвет листья перешёптывались друг с другом; птицы в серых ломких ветвях пели хитрые песни; пруд оглашался утиными перебранками - всё ожило.

Давно проснулась и работала дворня: слышался стук топора, который, как часы, отсчитывал последние мгновения жизни растущего дерева, превращая его в мёртвое, но нужное для домашнего хозяйства. Где-то вдалеке звенел в кузнице металл, и тот звон будил в молодом княжеском сердце то же, что пробуждалось в душах далёких предков, слышавших такой же звон: либо меч о меч, либо колокольный утренний зовущий...