Княжна Дубровина

— Осмлюсь замтить вашему сіятельству, что книга шнуровая, контора должна ее представить въ опеку. Она драгоцнна.

— Опеки нтъ, сказала Анюта, — есть попечители, подите, я пришлю завтра.

Управитель вышелъ.

— еня, спроси у тетушки, могу я ее видть.

Маша пришла сама.

— Маша милая, сказала ей Анюта, красная, какъ алое сукно, — посмотри сюда, что это такое, это какой-то ужасъ.

Маша взглянула на книгу.

— Счеты, сказала она, — но разв теб не подавали расхода каждый день, разв ты его не спрашивала?

— Не спрашивала, сказала Анюта. — Я дала пріхавъ буфетчику сто рублей на закуску, а Ульяна Филатьевна сказала мн, что мсячная провизія закуплена. У насъ птичный дворъ. Я думала все есть. Оказывается, что кучеръ тратилъ и закупалъ самъ, поваръ тратилъ, скотница тратила, буфетчикъ тратилъ, словомъ, меня обобрали кругомъ.

— Но этого, сказала Маша тихо, — и ожидать слдовало, если ты ла, пила, каталась, приглашала гостей и не вела своего хозяйства, не смотрла за расходами. Не волнуйся, Анюта, давай читать, что они теб написали.

— Надо еще счетъ буфетчика. еня! поди за счетомъ буфетчика. И этотъ злополучный счетъ, счетъ больше длинный чмъ аптекарскій, былъ поданъ; чего въ немъ не было расписано, начиная съ соли и перца каенскаго, котораго никто не видалъ, до икры, балыка и всякихъ закусокъ, Итогъ его поразилъ и Машу; въ пять недль истрачено было двсти пятьдесятъ рублей.

Анюта сла около Маши и началось чтеніе. Иногда у Маши, хозяйки примрной, жившей при большой семь на малыя деньги, темнло въ глазахъ, какъ она говорила, отъ такого наглаго воровства.

— Отъ пятидесяти коровъ покупать сливки! воскликнула она. — Отъ своихъ луговъ покупать сно. Какія такія лошади, что своимъ сномъ брезгаютъ — ихъ бы на выставку за гастрономическіе вкусы!

— И поваръ удивительный. Двадцать пять рублей за обдъ, въ кругу на пятнадцать персонъ. Правда, обдъ былъ хорошій, но трюфелями онъ насъ не кормилъ, а птица своя, мсячная провизія тоже куплена. Мастеръ, нечего сказать, счеты писать! Вс хороши: и управитель, который въ теченіе пяти недль выдавалъ деньги и теб ни разу ни слова не сказалъ. Рука руку моетъ — вс чисты. А Ульяна?

— Ульяна въ ужас. Она говоритъ и при моемъ прадд ничего подобнаго не было, а онъ жилъ открыто. Но она должна бы была сказать мн.

— Ты не спрашивала. Она тебя не знаетъ. Остальные воры сжили бы ее со свта. Нельзя на нее пенять. Она не смла.

— Что же длать, Маша?

— Это дло, другъ мой, трудное. Его сразу не поправишь. Заплати буфетчику и прикажи ему каждый день подавать теб счетъ. Закупи провизію на мсяцъ и прикажи Ульян докладывать, чего у нея требуютъ. Надо пріискать другую скотницу, другаго повара, со временемъ быть-можетъ другаго управляющаго, призвать кучера, приказать ему чтобы лошади ли сно и не позволять никому держать отдльныхъ счетовъ. Многіе обиравшіе тебя въ эти шесть недль перестанутъ, увидя, что ты счетъ знаешь. А теперь заплати за науку. За науку споконъ вка вс платятъ.

— Счетъ мсячной провизіи безсовстный. Какъ? въ два мсяца двадцать фунтовъ чаю и девяносто девять фунтовъ сахару, это чтобы не писать пудами! Буфетчика я выгоню вонъ. Онъ мн всегда быль противенъ. Ходитъ какъ сенаторъ, сыплетъ сіятельства и первый воръ, какъ и ожидать слдуетъ, сказала съ досадой Анюта.

— Кто же останется въ буфет?

— Мы здсь одни, безъ гостей, вроятно найдутъ кого-нибудь на дворн; Ульяна Филатьевна постарается.

И Анюта позвала Ульяну Филатьевну.

— Буфетчика разсчесть, счетъ заплатить, и чтобъ онъ отправлялся откуда пріхалъ, сказала Анюта, — а вы, Ульяна Филатьевна, пока пріищите мн какого-нибудь человка изъ дворни въ буфетчики, пока изъ Москвы я себ другаго не выпишу. Я нынче же напишу тетушкамъ, он чрезъ нашего Максима и Арину Васильевну пришлютъ намъ порядочнаго человка. Вотъ деньги по счету. Прошу васъ, закупайте мсячную провизію сами, берегите ее и если у васъ будутъ требовать несообразно, скажите мн. Повару я прикажу писать каждый день требованія, ивы будете выдавать ему то что я позволю. Пошлите мн скотницу и кучера. Закуску и все что есть състнаго возьмите къ себ.

Анюта распорядившись сла. Она вся взволнованная ничего не говорила. Она упрекала себя.

Черезъ два часа Ульяна, съ лицомъ сіявшимъ отъ удовольствія, потому что она ненавидла всми силами души пришлыхъ воровъ, какъ она называла буфетчика и повара, хлопотала по хозяйству. Она была старая слуга семейства и къ нему привязанная. Кажется, княжна наша толковая, сказала она своей сестр на мыз, — очень разсердилась — оно и правда, что грабежъ, но скоро очень. Надо бы понемногу. Буфетчика ужь разсчесть приказала, пожалуй кучера и скотницу тоже разочтетъ.

— Съ кмъ же останется?

— Мсто свято пусто не бываетъ, сказала Ульяна.

Но кучера и скотницу Анюта хотя и желала, но не разочла. Она только объявила имъ, что такихъ расходовъ не желаетъ и хочетъ чтобы коровы давали молоко и сливки, а лошади ршились бы кушать сно ея луговъ.

Сказать было легко, но добиться этого было трудно, даже очень трудно.