Книга алхимика

И все же профессор ерзал, как на иголках, он был не в силах сидеть сложа руки. Ему страшно хотелось сделать хоть что-нибудь. Его взгляд упал на Фелипе, который спал, прислонившись к колонне. «А почему бы и нет? — подумал Энрике. — Мне же надо с ним когда-нибудь поговорить». Накинув на плечи одеяло, словно пончо, он присел у спящего солдата и потряс его за плечо.

— Фелипе! — прошептал он. — Проснись!

Глаза юноши широко раскрылись. На мгновение Пинсон увидел в них дикий ужас, сменившийся растерянностью и замешательством. Фелипе в отчаянии зашарил руками по сторонам и, наконец отыскав винтовку, прижал ее к себе, совсем как ребенок — любимую игрушку.

— Что с тобой, дружок? — ласково спросил Пинсон. — Кошмар приснился?

— Снилось, что нас бомбят, — пробормотал Фелипе, — с самолетов. Как когда мы сидели в окопах во время Теруэльской операции.

— Легион «Кондор»? — тихо спросил Пинсон. — Я слышал, они могут нагнать страху.

Фелипе застыл. На лице у него выступили капельки пота. Будто погрузившись в транс, он забормотал заученное назубок:

— «Хейнкель пятьдесят один СИ» — бросай винтовку и беги. «Хейнкель сто одиннадцать» прилетел опять, можно могилу себе копать, «Савоя-Маркетти» сделает из тебя спагетти, «Дорнье До семнадцать» — в гости к смерти собираться… — После каждой фразы он начинал гудеть и свистеть.

Пинсон прикрыл глаза. Он понял, что Фелипе изображает гул двигателей.

— Не идет у меня из головы этот стишок, — посетовал солдат. — Раньше я путался в моделях самолетов, а вот сейчас в первый раз все рассказал правильно, без ошибок. — Фелипе просиял, а потом у него задергалась щека. — Во сне я все время путаюсь. И боюсь, что не смогу вовремя найти укрытие. Понимаете, очень важно научиться различать самолеты по звуку мотора. Так можно прикинуть, сколько у тебя есть времени до того, как бомбы… — Он умолк и с несчастным видом потупил взгляд.

— Налеты были часто? — участливо спросил Пинсон.

Фелипе прислонился к колонне.

— Каждый день, — прошептал он. — Иногда бомбили с утра до вечера подряд. Это хуже мороза и снега, хотя они тоже унесли немало наших ребят.

— Расскажешь?

Фелипе сжал губы и отчаянно замотал головой.

— Ладно, — кивнул Пинсон, — я и так могу представить, каково тебе пришлось. У меня был сын примерно твоего возраста, ну, может, на пару лет постарше. Он мне немного рассказывал про жизнь на передовой.

— Он был под Теруэлью? — с интересом посмотрел на него Фелипе.

— Нет, он принимал участие в других боях. Говорил, что во время налетов ему было все равно, сколько человек вместе с ним сидит в траншее. Он чувствовал себя там очень одиноким. И всякий раз ему было очень страшно — как во время первой бомбардировки. Сын никак не мог к ним привыкнуть.

— И я тоже. — Глаза Фелипе расширились. — Когда начинается налет, это… даже не знаю… Когда сыплются бомбы… сначала такой свист, будто чайник закипает, а потом тишина, буквально на одну секунду, а потом до тебя вдруг доходит, что бомба аккурат над тобой… А потом сразу же адский грохот — даже «Господи, помилуй!» не успеваешь сказать. Причем кажется, что этот грохот у тебя в голове, и ты совершенно один, и тебе никто не может помочь. Вообще никто. Ты один на один с этим адом. Земля до небес, вулканы, изрыгающие огонь… Вокруг летают руки, ноги, куски тел… Куски… людей… А ты знай себе вжимаешь лицо в грязь, вжимаешь до боли, потому что, только чувствуя боль, понимаешь, что все еще жив… А иногда, когда фашисты знали, что мы собираемся идти в атаку, они посылали несколько волн бомбардировщиков. В такие моменты казалось, что налет вообще никогда не закончится… Тогда уже начинаешь думать: «Поскорей бы меня уже убило, мочи нет это терпеть…» — Он зажмурил глаза, будто силясь отогнать тягостные воспоминания.

Пинсон затаил дыхание, боясь прервать солдата. Он понимал, что сейчас крайне важно дать Фелипе выговориться.

— Знаете, профессор, у меня был друг. Его звали Ансельмо Дельгадо. Он был опытным старым солдатом, но я пришелся ему по сердцу. Он заботился обо мне, обращался как с сыном. Что он только не прошел… Мадрид, Брунете, Бельчите… И все вокруг говорили, что он храбрый как лев. Так вот, когда начался очередной налет, он просто сунул винтовку себе в рот и выстрелил. Все это случилось на моих глазах. Огаррио накинул на него одеяло, а лейтенант так и не упомянул в рапорте, что на самом деле произошло. Знаете, мы все прекрасно понимали, почему Ансельмо это сделал. На его месте мог оказаться любой из нас. А когда бомбардировщики прилетели снова, некоторые ему даже позавидовали.

— У тебя много погибло друзей?