Книга апокрифов

― Большое вам спасибо,  ― воскликнул аббат и сердито нахмурился.  ― Из соображений композиции! Стало быть, из соображений композиции разрешается скверный рисунок, так? И сам император ходит любоваться, да еще говорит  ― интересно, очень интересно!  ― Отец Никифор справился с волнением. ― Рисунок, прежде всего  ― рисунок, в этом все искусство.

― Вот слова подлинного мастера!  ― поспешно польстил Прокопий.  ― В моей коллекции есть ваше «Вознесение», и скажу вам, отче, я не отдал бы его ни за какого Никаона.

― Никаон был хороший живописец, ― решительно произнес Никифор. ― Классическая школа, сударь. Боже, какие прекрасные пропорции! Но мое «Вознесение»  ― слабая икона, Прокопий. Это неподвижные фигуры, этот Иисус с крыльями, как у аиста... А ведь Христос должен возноситься без крыльев! И это называется искусство!  ― Отец Никифор от волнения высморкался в рукав. ― Что ж поделаешь, тогда я еще не владел рисунком. Я не умел передать ни глубины, ни движения...

Прокопий изумленно взглянул на искривленные пальцы аббата

― Отче, вы еще пишете?

Отец Никифор покачал головой.

― Что вы, нет, нет. Так, только, порой кое-что пробую для собственного удовольствия.

― Фигуры?  ― вырвалось у Прокопия.

― Фигуры. Сын мой, нет ничего прекраснее человеческих фигур. Стоящие фигуры, которые, кажется, вот-вот пойдут... А за ними  ― фон, куда, я бы сказал, они могли уйти. Это трудно, мой милый. Что об этом знает какой-нибудь ваш... ну, как его... какой-нибудь критский каменщик со своими уродливыми чучелами!

― Как бы мне хотелось увидеть ваши новые картины, Никифор,  ― заметил Прокопий

Отец Никифор махнул рукой.  

  ― К чему? Ведь у вас есть ваш Папанастасий! Превосходный художник, как вы говорите. Соображения композиции, видите ли! Ну, если его мозаичные чучела  ― искусство, тогда уж я и не знаю, что такое живопись. Впрочем, вы знаток, Прокопий; и вероятно, правы, что Папанастасий  ― гений.

― Этого я не говорил,  ― запротестовал Прокопий.  ― Никифор, я пришел сюда не за тем, чтобы спорить с вами об искусстве, а чтобы спасти его, пока не поздно!

― Спасти ― от Папанастасия?  ― живо осведомился Никифор

― Нет ― от императора. Вы ведь об этом знаете. Его величество император Константин Копроним[40] (40)под давлением определенных церковных кругов собирается запретить писание икон. Под тем предлогом, что это-де идолопоклонство или что-то в этом роде. Какая глупость, Никифор!

Аббат прикрыл глаза увядшими веками.    

― Я слышал об этом, Прокопий,  ― пробормотал он.  ― Но это еще не наверное. Нет, ничего еще не решено.

― Именно потому я и пришел к вам, отче,  ― горячо заговорил Прокопий.  ― Ведь всем известно, что для императора  ― это только политический вопрос, Ему нет никакого дела до идолопоклонства, просто он хочет, чтоб его оставили в покое. Но уличная чернь, подстрекаемая грязными фанатиками, кричит «долой идолов», и наш благородный монарх думает, что удобнее всего уступить этому оборванному сброду.  Известно вам, что уж замазали фрески в часовне Святейшей Любви?

― Слыхал я и об этом,  ― вздохнул аббат с закрытыми глазами.  ― Какой грех, матерь божия! Такие редчайшие фрески, подлинный Стефанид! Помните ли вы фигуру святой Софии, слева от благословляющего Иисуса? Прокопий, то была прекраснейшая из стоящих фигур, какую я когда-нибудь видел. Ах, Стефанид  ― это был художник, что и говорить!

Прокопий склонился к аббату и настойчиво зашептал:    

― Никифор, в законе Моисеевом написано: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в водах ниже земли». Никифор, правы ли те, кто проповедует, будто богом запрещено писать картины и ваять скульптуры?

Отец Никифор покачал головой, не открывая глаз.

― Прокопий,  ― помолчав, сказал он со вздохом,  ― искусство столь же свято, как и богослужение, ибо оно... прославляет творение господа... и учит любить его. ― Он начертал в воздухе знак креста своей обезображенной рукой.― Разве не был художником сам Творец? Разве не вылепил он фигуру человека из глины земной? Разве не одарил он  каждый предмет очертаниями и красками? И какой еще художник, Прокопий! Никогда, никогда не исчерпаем мы возможность учиться у него... Впрочем, закон Моисея относится ко временам варварства, когда люди еще не умели хорошо рисовать.

Прокопий глубоко вздохнул.

― Я знал, отче, что вы так скажете,  ― почтительно произнес он.  ― Как священнослужитель и как художник, Никифор, вы не допустите гибели искусства!

Аббат открыл глаза.

― Я? Что я могу сделать, Прокопий? Ныне плохие времена; цивилизованный мир впадает в варварство, являются люди с Крита и еще бог весть откуда... Это ужасно, милый мой; но чем можем мы предотвратить это?

― Никифор, если вы поговорите с императором...

― Нет, нет,  ― перебил настоятель.  ― С императором я не могу говорить об этом. Он не имеет никакого отношения к искусству, Прокопий. Я слышал, будто недавно он хвалил  мозаики этого вашего... как его...

― Папанастасия, отче.