Книга Белого

Даже по ночам, когда жильцы возвращаются в свои дома и те меняют свои имена – когда уставшие после трудового дня работники больше всего на свете хотят отдохнуть – никто не просил скрипача замолчать. Он всегда играет тихо. А те, кто слышат его – хотят слушать дальше. Для него – музыка была целым миром, как для меня – весь мир это кресло; он плакал скрипкой, смеялся ею, занимался любовью, кричал, тосковал, вспоминал; жил и умирал. Она была всем.

Но и его музыка не вечна – и приходит час, когда время скрипачу замолчать. Он ложится умереть, чтобы воскреснуть завтра утром. Он проживёт ещё один день, который безвозвратно исчезнет в пустоте.

Я сплю по пять-шесть часов. Я хотел бы больше – но не могу сомкнуть глаз. Но, тем не менее – сон не обходит меня стороной. И я вижу теперь, как ворота моих глаз закрываются, чтобы жители моего внутреннего мира – пресвятые тараканы – могли, наконец, заняться своими делами.

Но ещё слишком рано.

Я услышал это, как взрыв пушечного ядра. По улице, уверенным шагом, шел солидного вида мужчина – он был один среди пустоты. Я не видел его лица и не имел возможности рассмотреть. Но у меня не было ни малейшего сомнения – кем он был. Ведь он двигался к Олле. Он был тем аккордеонистом, который задержался на работе и, видимо, стал ещё богаче, чем был раньше. Я не мог видеть этого, но почувствовал, как аккордеонист упал, стоило ему только закрыть дверь, и уснул на пороге.

Не было никого, кого бы он любил; не было никого, кто бы любил его. Не было никого, к кому бы он мог спешить. Только домой – и поскорее в постель. А завтра – снова к делам, чтобы работать за троих быков – чтобы не оставалось сил ни на что больше. Человек – особенно одинокий – и должен приходить домой измученным; ведь если бы он не нашел своей галиафовой силе применения – вся она пошла бы на его саморазрушение.

И тогда, когда вновь образовалась тишина, я закрыл глаза и медленно погрузился в сон – нужно было срочно отдохнуть от надоевшей мне реальности, давно потерявшей очертания в моих глазах…

Я проснулся с первыми лучами солнца. Я всё ещё видел тот неизменный пейзаж перед моими глазами. Сиделка хлопотала на кухне – звук топанья её ног разносился по всей квартире. Я лениво качал головой, предчувствуя, что и в этот день – ничего не произойдёт. Я приоткрыл окно и вдохнул свежего утреннего воздуха. Городскую тишину наполнил шум машин, спешащих доставить своих водителей на бесчисленные работы. А я – всё так же оставался в стороне. Я стоял вдалеке – фонари один за другим гасли; на улице становилось всё светлее. До меня донеслось эхо шипения масла – оно смешалось с ухом топанья ног не до конца проснувшихся жителей, которые и не задумываются, какое чудо они совершают – они переставляют ног; они переставляют ноги! Я же – могу лишь только бесконечно повторять одни и те же мысли, проносящиеся у меня в голове – это всё моё занятие; это всё, что доказывает, что я – ещё человек.

Но это нисколько не означает, что я – есть. Если я мыслю – это ещё не значит, что я существую. Моё бытие – не зависит от меня. Это тонкое, неуловимое чувство рождается само по себе, без моего вмешательства – из тени моем мысли. С тех пор, как я впервые почувствовал себя живым – оно живёт отдельно от меня. Но оно ничего не стоит. Про ничего – нельзя сказать – ничто. Вот почему нельзя ограничить количество мысли и количество существа.

В жопу Декарта.

Я мыслю – но меня нет.

Моя сиделка принесла мне яичницу.

– Приятного аппетита, – сказала она, как всегда – равнодушно.

Я принялся за еду. Скрестив нож и вилку на тарелке, я принялся за кофе по-турецки, который она принесла. Тарелка быстро исчезла. Сиделка принялась мыть пол и протирать пыль. Я видел её затылочными глазами – но не обращал никакого внимания. У меня было своё дело – отсутствовать. Я мог просидеть так час, десять, двадцать – я мог полностью отдаться абсолютному бездействию. Это и был – мой маленький мир. Так могло пройти сто лет – и по длительности, они были бы так же незаметны, как и один, короткий зимний день.

В дверь позвонили. Этот звонок был призывом проснуться – так как ясно, кто стоял по ту сторону двери. В комнату ворвалась эта проклятая ищейка и приготовился к бою.

– Ах, зря вы пришли.

– Извините, что беспокою, но у меня к вам возникло несколько вопросов.

– Не хотите чашечку кофе? Приготовь гостю кофе!

– Нет, спасибо.

– От кофе отказываются только ужасные люди. Не брезгуйте гостеприимством старого человека, у которого из радостей осталось – только это окно.

– Вам всего сорок восемь лет.

– Чувствую себя я, как на сто сорок восемь, детектив.

– Я – инспектор. Я – всего лишь оперативный работник полиции, а не агент государственного сыска. У меня совсем другие полномочия. Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Кофе! – сказала сиделка, войдя в комнату с двумя чашками в руках.

– Ты быстро?

– У меня всегда есть готовый.

– Ладно, дорогуша, задавай свои глупые вопросы, – сказал я, делая первый глоток.

– Как долго у вас эта сиделка.

– Попробуй ответить себе сам.

– Год?

– Молодей – быстро учишься.