Книга чародеяний

– Чайома имела в виду другое, – поспешил объяснить пан Росицкий. – Она хотела сказать, что, когда мы отдадим книгу кому-то, это не значит, что он останется без поддержки со стороны других магов.

– В самом деле, это было бы неразумно, – согласился Арман и теперь посмотрел на Чайому. Её было трудно понимать, но Арман не чувствовал себя в безопасности под взглядом этой женщины: иногда она смотрела насквозь, как сам Хартманн.

Опасения подтвердились.

– Моё уважение имеют все присутствующие, – медленно сказала она, – но не моё доверие. Если мы уже голосуем, я говорю «нет».

– Спасибо за честность, – Арман учтиво склонил голову. – Я всегда прислушивался к вашему мнению, и не только я. Безграничного доверия не существует, и я был бы немало удивлён, если б обладал им…

– Почему?! – Хольцер аж поперхнулся от возмущения. – Если вы Роберту не доверяете, кому ж вы доверяете вообще?

– Моё доверие принадлежит тем, кто не гонится за книгой, – сказала Чайома. – Но мне ведомо, что подобное мнение приведёт только в тупик.

– А что, по-вашему, он будет делать с книгой? Съест он её, что ли?

– Книга чародеяний дарует власть над многими. Роберт часто говорит о германском единстве, хотя мы предпочитаем не видеть границ людских. Мне не нравится, что то и другое соприкасается в одном человеке.

Арман предполагал, что этот долгожданный момент вышибет из него последние остатки храбрости, но сейчас только подумал с ледяным цинизмом: ну надо же, не прошло и года. Зря ли, не зря ли, Хартманн действительно не делал тайны из того, что предпочёл бы Германскому союзу единое государство, большое и могучее: вслед за отцом, королём и многими другими он считал многовековую раздробленность слабостью народа, некогда великого, но вынужденного теперь уворачиваться из-под сапог более сильных, шагающих по Европе. Когда Роберту стукнуло сорок, он, поистине любознательный и открытый всему новому, без зазрения совести вписался в молодёжное общество, разделявшее эти идеи, и неделями спорил с Эрнестом Хольцером – увы, сам Эрнест соображал туговато, да и австрийский канцлер был против… А зря, какой потенциал! Особенно с магией, о чём не знали обыватели, но были сполна осведомлены власть имущие. Хартманн старался быть объективным в своих записках, но его откровенно раздражало то, что верхушка упускает такую возможность – то под влиянием церкви, то из-за иных глупых предрассудков. Когда он увлекался, оседлав любимого конька, идея перетащить на сторону Пруссии не только национальное, но и колдовское преимущество становилась почти прозрачной. Сам по себе он мог немного, а вот перед хранителем всея магии открывались возможности поистине головокружительные – так в выигрыше останется и родина, и тот, кто сделал ей столь щедрый подарок.

Ему было что сказать: Хартманн не упускал случая порассуждать о том, как на самом деле на них повлиял пресловутый император. Есть мнение, что Наполеон стравил мелкие германские княжества между собой, спровоцировал эдакое братоубийство. Есть мнение, что он невольно подсобил грядущему единству, хотя пока им даже не пахнет. Есть мнение, что именно Прусскому королевству надлежит собрать под своим крылом весь народ. В голове Армана фонтаном забили все эти идеи, обиды и чаяния, ему не принадлежащие; он знал, что Хартманн далеко не один так думает, что мысль витает в воздухе, что немецкие студенты объединяются и требуют… Всё это настолько же не касалось оборотня, насколько ему нужно было понять.

И он понял, пусть и весьма поверхностно, но разглагольствовать сегодня не собирался. Главное, что остальные знают. Ещё важнее, что Арману известно, как далеко простираются желания Хартманна. Где гарантии, что он ограничится объединением? Европейские соседи только и делают, что выкачивают кровь из своих колоний… Арман ненадолго закрыл глаза. Он наконец познал то, о чём ему талдычил Роберт и на что намекал Джеймс Дерби: в современном мире дело добром не кончится. Франция или Германия, Британская или Российская империя, не всё ли равно? Не воспользуется книгой сам Роберт – воспользуется кто-то другой, а уж в человеческой изобретательности сомневаться глупо – даже не понимая, что несёт в себе артефакт, можно наворотить немало бед. Хартманн понимал.

– Однако же, – добродушно хмыкнул сэр Дерби, – однако же, дорогая Чайома, мы действительно в тупике. Тот, кто власти не хочет, книгу не возьмёт, а тому, кто хочет, мы её не дадим? Так, что ли? Разумеется, эти дебаты выиграет человек не только разумный и ответственный, но и амбициозный. И наши с вами амбиции простираются далеко за пределы магии, так было всегда. И я, и Вивиан не меньше, а то и больше любим поговорить о своих соотечественниках… то ругая, то хваля. И вы Роберта поймите, после всего, что наворотил небезызвестный император, трудно остаться в стороне.

– Мы всегда были в стороне.

– Особенно при Ватерлоо, – не без язвительности вмешалась мадам дю Белле. – Нет, Чайома, мы никогда не были в стороне, как и наши предки, и любая вражда между народами оставляла след на нас.