Книга чародеяний

– Милошек, – снова позвал пан Росицкий. Он смотрел на Хартманна с книгой и улыбался так счастливо, что казался лишним человеком на этом собрании. – Почему ты мне раньше не сказал?

– Что? – беспомощно переспросил Милош. Он тоже чувствовал себя – нет, не лишним, просто отсутствующим. Потому что присутствуй он на самом деле, дурень эдакий, заметил бы…

– И зелье, в котором намешали слишком много всего, и убежавшее молоко – выберите сравнение, какое вам ближе, вы всё равно будете правы. Главное, чтобы эта аналогия привела вас к мысли о пресыщенности, о переполненности… и как бы мы с вами ни называли подобное явление, оно всегда чревато последствиями. Так что же с нашей памятью, зачарованной и крепнущей с каждым новым воспоминанием? Что с простым фолиантом, который был вынужден всё это хранить? Мы не думали, что последствия взрыва обрушатся на нас, надеялись, что когда-нибудь магия сама собой тихо-мирно исчезнет, отойдёт в мир иной, как отживший своё почтенный старец, и всё… и нас это не коснётся, и получат простые люди обычную книгу со старыми сказками, и никто не будет под угрозой. Об угрозе мы вообще не подумали, потому что считали, что нам равных нет. К слову, равных нам действительно нет, и в этом проблема, – неожиданно резко сказал Хартманн, и все вздрогнули. – Змей сожрал собственный хвост, друзья мои. И подавился.

Мы имеем не просто память и залог того, что наша правда, наша история, наши имена останутся в веках. Мы сделали вещь, из-за которой убивали – так же, как люди убивали нас. Мы сделали вещь, которая убивает сама – повезёт ли во второй раз? – и настраивает нас друг против друга. Слишком много надежд мы возложили на неё, забыв, что она суть порождение наших слабых и сильных сторон, самых слабых и самых сильных. Всё равно что наделить беспомощного младенца самой мощной магией в мире, вот что мы сделали.

Торжественная речь победителя превратилась в монолог, полный простой жестокой правды. В рядах старейшин не было единства, и некоторые из них агрессивно качали головами и потрясали кулаками, а другие – другие медленно опускали головы, кивали. И соглашались.

– Не скрою, мне хотелось обладать книгой чародеяний, возможно, в далёком будущем самому передать её людям. Такая честь… Хотелось и другим из вас, самым смелым и амбициозным, но не эти ли амбиции завели нас так далеко? Не неуёмное ли желание охватить всё на свете, напичкать книгу как можно большим количеством историй, правды, чтобы ею потом подавились уже не мы, а лишённые дара люди? Я долго ждал и наблюдал, как и уважаемые старейшины, и пришёл к выводу, что иного выбора нам не остаётся. В этой жизни важно идти до конца, – Хартманн понизил голос, и к нему прислушались с удвоенной силой. Он печально смотрел куда-то перед собой, ссутулив плечи, будто заранее жалел о том, что затеял. – Но иногда важнее найти в себе силы вовремя свернуть с пути, остановиться, отказаться от задуманного. Найти другие способы добиться цели. Пока немногие из нас понесли утраты на этом пути… – В углу низко опустили головы стражники – бывшие соратники Густава Хартманна. Гибель юного следопыта в последние недели полоскали по любому поводу не как светлую память, а как аргумент для спора. Кто-то снова похлопал Милоша по плечу, но он уже не обернулся. – Но последние события доказали, что с большими потерями мы можем не справиться. Кто станет следующим? Кто не удержит меча, кто не опустит пистолета? Кто, если лучшие из нас, если те, кто присутствовал при самом рождении артефакта, едва не погибли по его безмолвной прихоти? Скажу честно, я думал – наивно и самоуверенно, не спорю, – что способен на это, но нынешнее собрание открыло мне глаза. Никто на это не способен, потому что книга чародеяний вобрала в себя не один десяток… даров, не одну сотню чужих способностей и чар.

Это не значит, что книга сама по себе способна колдовать. Конечно, нет. Это значит, что она знает слишком многое и помнит, как это делается, чего мы с вами и добивались, только она не обладает ни сознанием, ни самоконтролем – и лишает его нас. Такой вот острый алмаз без оправы, сгусток силы на ветхих страницах… силы не светлой и не тёмной, но совсем уж очевидное я повторять не стану.

Милош отчаянно пытался думать и обращал внимание на то, что посол повторяет одно и то же разными словами. Это помогало: те из слушателей, кто плохо внял гласу разума, прониклись метафорой с алмазом, кому сравнения показались неуместными – почуяли неладное на словах о взрыве. Наверное, намёк на Адель Гёльди был слишком прозрачным, но говорящего это уже не волновало. Как и премудрых, чтоб не сказать перемудривших, старейшин… Милош не понимал, почему они не сложили давешнюю «смерть» Армана с кровью «Хартманна», а потом его осенило аж дважды кряду – видимо, в награду за прошлые глупости. Те, кто не сложил, поверили Берингару, ведь следопыт прилюдно подтвердил смерть друга, оборотня и члена своей команды. А те, кто сложил, молчали… и не возражали против того, что он делал.