Также и с гневом дракона. Сесили научилась, как его не бояться, как дышать, взбираться по лестнице и пропускать этот гнев мимо себя. Она стала даже задумываться, в самом ли деле это был гнев, или что-то другое, то, что ощущают только драконы и что она всегда считала гневом, потому что никогда не замечала ничего иного.
И еще потому что, ну сами понимаете. Это же дракон. Вам всегда кажется, что он злой.
Обычно Сесили поднимает ведро по лестнице и затаскивает на сеновал вслед за собой. Обычно она забирается туда на четвереньках, одной рукой таща ведро, а другой нащупывая впереди край чердака. Обычно она высыпает содержимое ведра через край и слушает, как дракон сопит и скребет когтями в темноте. Обычно она убирается оттуда как можно скорее.
Но это не то, что она станет делать сегодня. Она решила. Она уже несколько месяцев решала и уже несколько месяцев трусила, но сегодня уж точно. Она это сделает. Правда сделает.
Она поднимается по лестнице. Забирается на сеновал. Нащупывает край чердака.
Она свешивает ноги через край.
Она садится.
– Эй! – зовет она в темноту. Ответа нет.
Сесили берет металлический обрезок из ведра – это крупный изогнутый кусок, со всех сторон черный, который, наверно, обжигал кого-то из ее братьев, пока тот нес его в кармане. Она бросает его и слышит, как он падает на пол. Потом слышит, как перемещается дракон, как обрезки шуршат по ведру, как стучит рама лестницы, как раздаются шорохи в темном доме, а тебе только шесть, ты боишься монстров и надеешься только на то, что одеяло укроет тебя от всего, что скрывается в стенах.
– У меня сегодня впервые месячные, – говорит Сесили. Ее глаза начинают приспосабливаться к темноте, и она уже видит, что какая-то часть этой темноты плотнее, чем остальная. – Вроде бы такое большое дело, но мама просто дала мне менструальную чашу. Лучше бы дала использовать тампоны, – добавляет она, хотя и не уверена, правда ли это лучше. – В любом случае мне больше некому об этом рассказать, кроме как ей, а ей это, похоже, не кажется таким уж важным. Поэтому я решила рассказать это тебе.
Она бросает вниз еще обрезок – плоский кусочек размером с ладонь. Она не слышит, что дракон ест, но будто бы видит его, если только это зрение не обманывает ее в темноте.
– Я думала, ты будешь страшным, – говорит она. – Я думала, месячные тоже страшные. Мне всегда кажется, что что-то будет страшнее, чем на самом деле, но все это кажется пустым и странным, и иногда мне хочется умереть, потому что это было бы так же, как если бы я куда-нибудь убежала, навсегда, и больше никто не сможет на меня злиться… – Она вдруг прикрывает рот ладонями. Она никогда еще не говорила это вслух. Откуда оно в ней взялось?
Вы думаете, это дракон с ней так играл. Вы думаете, это, наверное, дракон питается эмоциями, он высасывает их и приносит ей такую боль, какую она не может осознать. Вы думаете, ее отец был прав, когда запрещал ей открывать дверь в сарай.
Сесили тоже обо всем этом думает. Но потом убирает ладони ото рта и вываливает половину всех обрезков через край чердака и начинает говорить снова, теперь медленнее. Она многое рассказывает дракону – секреты, чувства, страхи, желания. Дракон слушает, а может быть, и нет, может, он просто ест то, что она ему дала. Может, он вообще ее игнорирует.
Но ей все равно. Она никогда не могла ни с кем об этом поговорить, а теперь может, и все эти мысли поднимаются у нее внутри, будто дрожь, бегущая по позвоночнику. Наконец у нее появился тот, кто не будет ее ругать за то, что она боится или тоскует, у кого есть время ее слушать, кто, может, и не на ее стороне, но уж точно ей не враг.
Наконец Сесили нашла кого-то, с кем может поговорить о том, что в сарае у нее живет дракон.
Последние три года она приходит на сеновал раз в неделю. Она рассказывает дракону все. Она не знает, слушает он ее или нет. Ей и не нужно знать. Она рассказала ему о своем первом поцелуе (два года назад, у ручья, когда Нолан подначил ее поцеловаться вместо того, чтобы подначить на прыжок со скалы). Она рассказала ему о том, как ее мать упала с лестницы (это случилось у Сесили на глазах, и она испугалась сильнее, чем могла бы предположить, но на следующий день все вернулось в норму, и ее мать стала такой же отстраненной, как всегда, только с большим синяком на ноге). Она рассказала ему о том, как хочет сбежать из дома, когда вынашивала такие планы, и рассказала о своем решении, что риск быть пойманной не стоит даже шанса добраться до города и исчезнуть навсегда.
– К тому же, – добавила она, бросая с чердака еще пригоршню обрезков, – если я исчезну, кто будет тебя кормить?
Сегодня она в сарае, и она начинает говорить еще прежде, чем успевает до конца взобраться по лестнице.