Книга японских символов. Книга японских обыкновений

К тому же недоброжелательство пропаганды по отношению к Японии никогда не достигало степени накала, свойственного разоблачению других «империалистических акул» — США, Великобритании, ФРГ. А ведь был еще и Китай! Так что на Японию идеологических сил оставалось мало. Кроме того, советским правителям Япония нравилась лично — потому, что они видели в ней неосуществленный на родине идеал: экономика процветает, но в то же самое время граждане слушаются приказаний правительства, чтут пожилых людей и не грубят им, ставят общественное выше личного, а автомобилисты неизменно следуют правилам дорожного движения. Проституция запрещена, но существует практически легально, напиваются японцы с малой дозы, но часто, и песни деревенские позабыть еще не успели. Милое дело — коммунизм, да и только! Да и ядерного оружия в запасах нет, и пока что не предвидится.

И все это привело к тому, что вполне прикормленным и партийным людям, писавшим о Японии, позволялось прилюдно признаваться в любви к ее культуре и народу. Такова «Ветка сакуры» В. Овчинникова, выпущенная в свет отдельной книгой в 1971 г. Годом раньше корреспондент «Правды», вполне добросовестно отрабатывавший свою партийность в ежедневных выпусках, вдруг разразился на страницах полуопального «Нового мира» сочинением о национальном характере японцев. И это в стране, которая объявляла себя совершенно вненациональной! Необычайный успех книги свидетельствовал не только о литературных дарованиях автора, но и об ожиданиях публики, которой хотелось, чтобы хоть где-то все было бы хорошо. К тому же читатель прекрасно знал, что японцы невелики ростом и не боялся их. А вот какие-нибудь англосаксы… Совсем другое дело.

Еще одним фактором, способствовавшим возникновению и закреплению представлений о сказочной стране, было практически полное отсутствие личных контактов с японцами и Японией. Мы слушали «Голос Америки», «Свободу» и Би-би-си, наши соотечественники уезжали на Запад. В радиосообщениях и письмах чужая жизнь обретала бытовые подробности, которые лишают действительность ореола таинственности. И несмотря на то, что «дома» нам твердили о глобальном противостоянии двух социально-политических систем, мы имели пересекающееся прошлое и общую культуру. Запад казался нам понятным (считаю это убеждение иллюзией, но многим действительно так казалось).

Да, были ведь умные люди во всех учреждениях нашего руководства. Кроме того, отзывчивые и добрые. В гости к нам, правда, всякая шваль ездила. Вот прибыл в белокаменную один прогрессивный японец с визитом в ВЦСПС. И решили тогда профсоюзные лидеры для поощрения демократических убеждений сделать ему скромный подарочек. Купили палехскую шкатулку с изображением кремлевских неприступных стен, а для того, чтобы сувенир вышел поувесистее, набухали туда с килограмм шоколадных конфет «Красная шапочка и серый волк». Так вот, японец, по своей дурацкой японской привычке избавляться от упаковок, конфеты с собой в самолет взял, а шкатулку в мусорный бак выкинул. Чтобы, значит, самолетного перевеса не вышло.

И тогда руководству КГБ, обследовавшему мусорный бак на предмет скрытой антисоветчины, пришлось шкатулку из урны достать, протереть хорошенько и отдать на списание в МИД для подарка какому-нибудь буржуину.

Япония же была другой — таинственной и загадочной. Людей, побывавших там, почти не было. И эти люди, обладавшие свойствами средневековых визионеров, торжественно подтверждали: да, есть такая страна, стоит себе и очень она таинственна.

Будучи невольным слушателем разговора рыбачек, В. Овчинников сетовал: «Много ли толку было понимать их язык — вернее, слова и фразы, если при этом я с горечью чувствовал, что сам их строй мыслей мне недостижим, что их душа для меня пока что потемки».

Эта фраза — ключевая не только для книги, но и для тогдашнего мировоззрения. В непонятом автором разговоре рыбачек — тоска по инаковости, надежда на то, что все может быть по-другому…