Книга японских символов. Книга японских обыкновений

Невиданные цветы, вроде магнолии,
бьют свои чашки о землю.
Впрочем, речка местной весной весьма
мелка, ибо этой воде
агрегатное состояние снега
неведомо. Нужно дождаться
дождя. Еще раз впрочем, аборигены
плюют на это дело с моста.
Подлезая под сакуру, восполняют
сухость русла умеренным градусом.
Еще раз впрочем, настроение
их весьма приподнято, словно
бьющий наотмашь флаг
в огромной стране,
где кончается пост
перед вскрытием льда.

* * *

Море рябит, лужи побеждены,
Речки слишком быстры.
То есть Нарциссу не произрасти,
ибо окна здесь слишком чисты,
а твои мешки под глазами
налиты горечью пива и чая.
В зеркалах — впечатаны души
предков, в том числе и твоих.
Их глаза все добрее
с приближением смерти.

* * *

Когда горят на горе японские клены,
сама собою бледнеет кожа белого человека.
Сколько б ни прожил — не позабудь,
что все рукотворное — только слепок
с прижизненной маски
раскаленной растительной массы,
раздуваемый местным Бореем.

Глава 11 Интерпретации

Развесистая сакура, или Япония в свете застоя.

Человек не может без идеала. Не может без него и общество. Временно́е воплощение идеала различно. Одни общества почитают за таковой некий «золотой век», другие провидят идеал в будущем (коммунизм), третьи настойчиво предлагают считать «золотой век» уже наступившим (сталинизм, современные западные общества). Существуют и утопии, переносящие идеал в другие страны, туда, где жизнь устроена богато и «по справедливости». Таков остров Утопия Томаса Мора, такова Полинезия в восприятии европейцев XVIII в., таковы США в глазах значительной части нынешнего населения России. Долгое время «пролетарии всех стран» обращали свои взоры к СССР.

Профессионально занимаясь Японией, я не мог не ощутить постоянно растущего интереса широкой публики к этой стране. Особенно заметно этот интерес стал проявляться в брежневские «годы застоя». Столкнувшись с невозможностью реализовать свои трудовые и творческие возможности, в свободное от очередей время люди переключали свое внимание на заграничье, предпочитая мишурный блеск собственной серости. Мода же именно на Японию имела под собой и некоторые другие основания — стремительное превращение этой страны из поверженного противника в суперсовременную технико-экономическую державу. Но дело отнюдь не исчерпывается экономикой — ФРГ поднялась из послевоенных руин не менее быстро. И хотя японцам удалось несколько потеснить США на некоторых направлениях экономического и научно-технического прогресса, уровень жизни на Японских островах еще сильно отставал от американского.

Тем не менее, статус Японии в структуре мировидения позднесоветского человека был совершенно необычен. Резко увеличилось число желавших изучать (но так и не изучивших) японский язык, возникали кружки икэбаны и каратэ, редкие публикации по культуре Японии и более многочисленные переводы художественной литературы (особенно поэзии) пользовались невероятным успехом, по рукам ходили доморощенные переложения не слишком профессиональных западных изданий по дзэн-буддизму. Слова «ваби» и «саби», «сатори» и «хайку» стали знаком приобщенности к некоему духовному ордену. Массовому интеллигентскому сознанию Япония представлялась территорией, покрытой бесконечными садами камней, в которых аборигены под сенью сакуры предаются размышлениям о мимолетности жизни и — чуть что — слагают стихи.

И это при том, что пресса и телевидение планомерно информировали о забастовках и милитаризации. Но вера в беспристрастность газеты «Правда» была уже окончательно подорвана, и «минус-информация» (в которой, между прочим, далеко не все было ложью) проходила мимо ушей. Люди твердо знали, что им лгут относительно порядка в их доме, и распространяли свое недоверие на все заграничные вести.